Фрэнсис Фицджеральд - Кошмарный парнишка

Сгрудившись еще теснее, все двинулись было к ней, но потом, немного помешкав, последовали примеру доктора Гэллапа: встав на четвереньки, начали осторожно карабкаться на ту сторону дюны, которая смотрела на море. Когда они добрались до верхушки дюны и их головы показались над ее гребнем, сияние усилилось, и глазам наблюдателей предстала такая картина.

При свете четырех сильных карманных фонарей, которые держали четверо матросов в безукоризненно белой форме, некий джентльмен, стоя прямо на песке, в одном спортивном белье... брился. Вышколенный слуга недвижно держал перед ним серебряное зеркало, в котором отражалось намыленное лицо. Справа и слева замерли еще двое слуг: у одного на руке висели смокинг и брюки, другой держал наготове белоснежную накрахмаленную сорочку, в манжетах блестели запонки, сверкавшие в лучах электрических фонариков. Кругом было тихо, лишь тихое поскребывание бритвы и время от времени долетавшие с моря утробные стоны нарушали эту тишь.

Но вовсе не сама эта церемония, проводимая при весьма эксцентрических обстоятельствах, не пугающие тени и неровный свет фонарей вызвали у наших дам непроизвольный судорожный вздох. Нет, просто это лицо в зеркале, точнее, не побритая еще половина была им ужасно знакома, – и обе почти мгновенно поняли, кому же она принадлежит: тому самому грубияну и варвару, который так нагло преследовал их племянницу и полуголый бродил по их пляжу.

Пока они все это осмысливали, он как раз добрил одну сторону лица, и к нему тут же приблизился лакей и ножницами обстриг космы на другой щеке, так что теперь, наконец, симметрия была восстановлена, и все увидели молодое мужское лицо, несколько осунувшееся, но весьма привлекательное. Вот он взбил пену на небритой стороне, быстро провел по ней бритвой, потом помазал лицо лосьоном и с живейшим интересом стал его разглядывать. То, что он увидел, ему явно понравилось: он улыбнулся. По его сигналу первый слуга подал брюки, в которые он и облачил свои стройные ноги. Нырнув в сорочку, которую держал наготове второй, он вставил воротничок, привычным жестом нацепил черную бабочку и просунул руки в рукава смокинга. После этого превращения, случившегося прямо у них на глазах, тетушка Кэл и тетушка Джо узрели настолько безукоризненно элегантного и славного молодого джентльмена, что едва поверили собственным глазам.

– Уолтерс! – вдруг позвал он, четко, с безукоризненной дикцией.

Один из белоснежных матросов вышел вперед и отдал ему честь.

– Теперь можете вернуть шлюпки на яхту. Найдете без проблем, ориентируйтесь по ревуну.

– Есть, сэр!

– Когда туман рассеется, вам лучше выйти в открытое море. И еще отправьте в Нью-Йорк радиограмму, пусть пошлют сюда мою машину. К дому сестер Марсден, Монток-Пойнт.

Когда матрос повернулся, луч его фонаря скользнул по верхушке дюны, высветив на миг изумленные лица четырех зрителей, которые не отрываясь наблюдали за этой невероятной сценой.

– Сэр, вон там, смотрите! – воскликнул он.

И теперь уже все четыре фонаря выхватили из темноты дружную компанию на гребне дюны.

– Руки вверх! Живо! – крикнул Перси, нацеливая ружье в самый центр слепящего света.

– Мисс Марсден! – с чувством воскликнул молодой человек. – Я как раз собирался нанести вам обеим визит.

– Ни с места! – рявкнул Перси; и тут же вполголоса спросил у доктора: – Что, стреляем?

– Ни в коем случае! – перепугался доктор Гэллап. – Молодой человек, вы действительно тот, за кого я вас принял?

Молодой человек почтительно поклонился.

– Джордж Вэн-Тайн, к вашим услугам...

И вскоре безукоризненный молодой человек пожимал руки обеим дамам, окончательно сбитым с толку.

– Я так виноват перед вами, что никогда не смогу заслужить прощения, – рассыпался он перед ними, – за все, что вы перенесли из-за меня, по прихоти юной девы.

– Что за прихоть? – пожелала знать тетушка Кэл.

– Видите ли... – он запнулся, – как вам сказать... Я всегда уделял немало внимания так называемым тонкостям этикета: всевозможным деталям в одежде, в манерах, в поведении...

Он сконфуженно смолк.

– Продолжайте, – приказала тетушка Кэл.

– Точно так же и ваша племянница. Она всегда считала себя эталоном... м-м... культурности, воспитанности, пока... – тут он густо покраснел, – пока не встретила меня.

– Та-ак, понятно, – закивал доктор Гэллап. – Не хотела, значит, выходить замуж за человека, который оказался гораздо более – как бы это сказать? – эталонным, чем она сама.