Стефан Жеромский: Пепел

– Я еще подумал, как бы на них, чертей, ветер не потянул. Ветер как раз от Кленовой дул. Смекнул это я…

– Я тебе смекну, так ты у меня вверх тормашками полетишь! Клади козла. А что же ты, Рафця, ничего не несешь с Лысицы? – ласково обратился он к племяннику.

– Не вышли они на меня. Слышу только, ломят за деревьями так, что земля дрожит…

– Гм… Мимо большого бука не прошли… Слыхано ли дело?… Свежуй… – буркнул он доезжачему.

Пока тот открывал небольшой складной нож, висевший у него на ремешке у пояса, Нардзевский сердите спросил:

– Откуда стрелял?

– Да из-под той пихты, что с зарубкой. Я под нею стоял. Прямо под дуло выскочил вожак, точно пастух его ко мне пригнал. Там еще срубленная и обтесанная пихта лежит, так он остановился, будто перескочить ее хотел.

– А откуда там взялась обтесанная пихта?

– Пихта-то? Да ее, вельможный пан, срубил тот мужик из Поромбок, что с немцем судился.

– Ничего я не знаю, какой такой немец, кто с кем судился?

– Да об этом во всех деревнях народ толкует.

– Ну, коли весь народ, так и ты потолкуй.

– Ладно. Вот оно как было, дозвольте с самого начала начать… Приехал мужик из Поромбок, по прозвищу Ямрозек, с парой добрых лошадок да с порожней телегой – колеса одни да роспуски; поднялся это он на самую верхушку Лысицы за сухостойной пихтой, ему нужна хорошая пихта, смолистая, ветром высушенная. Он делает коробки для соли, так ему сухое дерево нужно. Ну, ладно. Срубил это он себе пихту, что твоя колокольня на Святом Кресте, обрубил как положено все ветки. Такое бревнышко получилось, что хоть на мельничный вал. Взял мой Ямрозек, развел роспуски так, что задние колеса только-только за них держатся, приладил шворень, смотрит, из кустов лесник выходит. Платье на нем зеленое, на голове картузик с пуговкой, в руке ружье. Поглядел это он на Ямрозека, осмотрел бревно, желтым аршином его смерил и стал что-то писать на бумаге. Как кончил, тогда только заговорил с мужиком, будто и по-нашему, только уж очень что-то затейливо. Снял мужик шапку, почесал в затылке. «Плохо дело!» – думает. Стал немчура что-то лопотать будто по-польски, а потом как гаркнет:

– Марш в Слупье!

Ну, ладно. Взял мужик шапку, взнуздал лошадей и поехал под гору, по той самой дороге, что идет по берегу речки к Поромбкам. Немец около телеги идет, сопит да покуривает трубку. Вышли они из лесу, на росчисть, спускаются по горе друг за дружкой. Снял Ямрозек шапку, поклонился, да и говорит:

– Отпусти, вельможный пан фестер. [1]

А немец свое:

– Марш в Слупье!

Едут они дальше, плетутся по межам, а то и прямиком через поле. Проехали это немного, снял мужик шапку, да и говорит:

– А вы бы, вельможный пан фестер, хоть на роспуски сели, а то мы так до утра в Слупье не доберемся.

Подумал немец, выбил трубку и сел на роспуски. Задние колеса от передних были далеко. Обхватил немчура руками шворни, крепко держится за оба. Ямрозек тоже сел на передок, уперся ножищами в вальки и стегнул лошадей, да так, чтоб почувствовали. Зачем им в Слупье по дороге ехать? Взял да поехал напрямки, а потом наискосок, по вспаханным полям да по бороздам. Заплясали тут задние колеса, пошли скакать из борозды в борозду, из канавы в канаву. Немец обеими руками держится за шворни, орет. Мужик и в ус не дует, едет, как приказано… Чего ему назад оглядываться? Знай погоняет… Как пустились лошади во весь дух, как врезались задние колеса то ли в пласт земли на пашне, то ли в камень… Немец тут и стих.

– Как так стих? – спросил Рафал.

– Да я и сам не знаю, потому и Ямрозек-то назад не оглядывался. Думает себе: «Мне-то что: велел пан фестер ехать, ну, я и еду. И баста». Только уж как в Поромбки, в деревню, приехал, оглянулся: нет немца. Стал сокрушаться. «Да ведь ночь, говорит, спускалась, – что было делать?…»

– Кто же немца нашел? – пуская клубы дыма из коротенькой трубки, спросил Нардзевский уже более мягким тоном.

– Да, видно, кто-нибудь нашел, потому что он и по сию пору по лесам шатается. Лют.

– Так вам и надо, подлые хамы! – проворчал шляхтич. – А то весь лес вырубили бы!

– Да что вы, вельможный пан, кто же этакий лес вырубит. Не было нас, был лес, не будет нас – тот же лес будет на Лысице. Испокон веку люди едят с солью. А соль нужно держать в коробках. Всегда люди коробки делали, пихты для них рубили, а лес все стоит. А какое на него право у этого немчуры! Лес королевский… Казенный, и крышка. Мы тут такие стада кабанов поднимали, оленей из Цисовских лесов до самого Секерного гоняли. Сколько раз я тут на Лысице медведя видал, когда был еще мальчишкой! Красивый зверюга – медведь! А олень… Боже ты мой! Как откинет рога, как пойдет лесом – любо-дорого смотреть! Только бы на святого, сохрани бог, не напасть…