Стефан Жеромский - Пепел

Дом был из лиственницы и могучей пихты. Давно уже по зимам с Лысицы, Буковой и Стравчаной горы свозил он на всех своих лошадях огромные кряжи лиственницы, бука и пихты.

Вытесанные из них бревна и балки сохли летом под особым навесом. Из Кленова привезли крепкий гонт, а в Бодзентине столяр пригонял уже оконные рамы и двери. Все лето раздавался стук топоров, и в июле уже забелелся сруб с накатом, стропилами и решетником.

Рафал вложил в строительство всю свою душу. Не было дерева, которое он не осмотрел бы и не выбрал сам в горах на охоте. При нем мужики на плечах спускали кряжи с гор, свозили их на роспусках под навес. При нем они тесали кряжи, отделяли обращенную на север их часть от твердой, обращенной на юг. Он следил за каждым ударом топора; каждый сук, сердцевину и дупло пощупал рукой. Весной и в начале лета Рафал целые дни проводил с пильщиками и плотниками. Он привык, чтобы ноги его тонули в мягких и тонких лентах стружек, чтобы ухо ловило шорох горбыля, когда его отесывает топор, песню рубанка, скользящего по доске, звон долота, когда оно долбит самую сердцевину лиственничного кряжа. Не было бревна, которое бы он не поднял вместе с мужиками, не было связи, которую бы он не проверил со всех сторон и путем расчета, и на глаз, и на ощупь. Он радовался, как дитя, когда из неохватных бревен вырастали стены. Он закладывал себе тут основу новой жизни, возводил на каменном фундаменте крепкие стены, настилал накат из крепких балок и поднимал такую прочную матицу, чтобы дом устоял против ветра и бурь. Он сам выдолбил на матице год и надпись. Наконец из груды решетин и гонта стала вырастать высокая крыша.

Одновременно с постройкой дома Рафал стал усердно корчевать пни, расчищать заросли можжевельника, убирать с росчистей камни. Кое-какие стремления брата Петра, не столько в силу примера, воздействующего на разум и волю, сколько в силу неосознанных наследственных инстинктов, передались молодому хозяину. С ранней весны до поздней осени на лесных вырубках дымились по горным склонам кучи вырванного из земли можжевельника, который сжигали вместе с пихтовыми пнями. Освобожденные от барщины, но нищие мужики корчевали огромные пни шумевших когда-то там елей, пихт и буков. Повсюду валялись огромные корневища, обвешенные камнями кварца, опутанного бесчисленными плетями корней. Ямы мужики засыпали землей и усердно выравнивали. Дети и подростки собирали бесчисленные камни и складывали их в кучи у дороги.

Почва там была каменистая. Круглые серые твердые валуны лежали не только на земле, но и под тонким плодородным ее слоем, покрытым травою, мхом и лесными цветами. Куда ни обращался взор, куда ни ступала нога, повсюду выглядывали из земли лысые черепа камней. Когда неровную от корчевки, развороченную кирками землю тронули плугом, камни стали высыпаться целыми гроздьями, они вышелушивались, как орехи, рождались на глазах, множились, как бесчисленные насекомые. Плуг, пущенный первый раз по целине, скрипел, визжал, вихлялся из стороны в сторону, буквально боролся с землей. Он рвал корни, перерезал подгнившие плети их, разрывал вековые гнезда валунов. Первые борозды шли вкривь и вкось, пахота получалась то мелкая, то такая глубокая, что плуг врезался в землю до каменистой подпочвы. Земля дорого продавала свою девственность. Надо было разодрать проросшую корнями целину, вырвать тысячи сплетений, разрубить жилы, выпахать упрямые камни и, надрывая хребет, отнести их далеко на дорогу.

Наступило лето двенадцатого года.

В конце июля Рафал, сжав рожь, усердно корчевал целину. На полях еще желтели полосы овса. Пойму реки широким кольцом охватывала большая полоса земли, где когда-то был вырублен лес. До сих пор она служила пастбищем. На этой давней вырубке успели уже подняться новые кусты и молодые, преимущественно лиственные деревца. Рядом с высоко срезанным пнем, с которого уже слезла кора, который успел уже побелеть как кость, затвердеть и высохнуть, можно было наткнуться на заросли орешника, купы грабов и буков, молодые дубки, которые лоснились, как откормленные жеребцы, прелестные чащи подлинно диких кустов, колючего терновника, высокого, как дерево, диких груш, сумаха, боярышника и ежевики. В старых, уже заросших ямах, где теперь больше всего задерживалась влага, поднялись огромные стебли цветов, трубки лопухов, непроходимые баррикады из дикой малины и высокого осота. Весь этот «старый лес» дымился теперь от костров, в которые мужики подбрасывали все новые и новые ветки, стебли, пни и корни. Люди в тени, пронизанной мелким дождиком, работали охотно и живо. Каждый рад был принять участие в таком удивительном деле. Не будет больше старого леса! Небось не пойдешь уже больше сюда по землянику, чернику, малину, ежевику, орехи!