Наоми Френкель - Дом Леви

Эрвин вскочил с места и подбежал к окну, затем побежал к колыбели сына и поправил на нем одеяльце, кинул взгляд на часы и вернулся к Гейнцу.

– Храни свой дом, Гейнц, – сказал он со странной тяжестью в голосе и снова потянулся к бутылке. Гейнц схватил бутылку и притянул ее к себе.

– Хватит, Эрвин, хватит.

Эрвин сдался, положил голову на ладонь и начал говорить. О последних летних месяцах, о предвыборной борьбе, которая началась в последние месяцы беременности Герды, о городе, который шумел от одного до другого конца, и он, Эрвин, в самом апогее этого шума, выходил рано и не знал, когда вернется вечером. О нападках Герды, их скандалах по поводу того, что они не имеют права приводить детей на этот свет, о словах Герды, а, по сути, словах Гейнца: «Человек должен стоять на страже своего дома, свой дом он должен построить. Пока есть у тебя дом, ты силен и огражден от всяческих бед».

– Пока есть у тебя дом, – горько усмехается Эрвин. – Пришли выборы, победили нацисты. И родился сын. Вокруг сплошной страх. Политические убийства. Повседневные дела. Тайные агенты, и ты против них – день за днем, вечер за вечером. Демонстрируешь на улицах, топчешь сцены, и тысячи глаз уставлены на тебя, как тысячи дул пистолетов. Ужас шествует по улицам.

– Ужас, – говорит Гейнц, – и я в этом ужасе.

– Все мы в нем, – тянет Эрвин руку к отобранной у него бутылке.

– Оставь, Эрвин. Давай сейчас поговорим. Начали. Завершим.

– Главное мы сказали. Что еще можно добавить? В эти осенние месяцы Герда кормила грудью сына. Возвращался я домой, и все дневные страхи жили в моей душе, а Герда в комнате, глаза ее лучатся от счастья, и ребенок у нее на руках. Хотел бы и я быть стражем дому своему. Хватит тебе, сказал я Герде, хватит заниматься делами партии. Сиди дома. Во имя ребенка. Не захотела. Идея и борьба, сказала, позвали меня, и это главное. Когда сыну минуло три месяца, она вернулась к делам партии и кружилась по улицам, рискуя жизнью, а я сижу все время в страхе. Возвращается она, и я выхожу, она смотрит мне вслед, ребенок в колыбели. Мы уйдем в подполье, – говорит Эрвин, опрокидывает еще одну рюмку и смотрит на часы, – недалек тот день, когда придется уйти в подполье, я в этом уверен.

– Подполье? Сколько может длиться это подполье? Я уверен, что народ быстро разочаруется в новых вождях, Эрвин…

– Так все говорят. Ты и люди твоего круга, и моего, и Герды. Придут к власти и быстро уйдут. Так полагают все. Я же вовсе не уверен. Хорошо знаю душу моего народа. Если погрузятся в скверну, то по самую шею. И пока они вытащат сапоги из болота, мы все погибнем.

– Что ты говоришь, Эрвин? Что ты говоришь!

Ребенок проснулся, и Эрвин пошел к нему. Наклонился, пощелкал языком, покачал колыбель.

– Ребенок голоден, а матери нет, нагрею ему немного молока, – Эрвин уходит в кухню.

Ребенок плачет, часы стучат. Гейнц стряхивает пепел с сигареты.

Внезапно – стук в дверь, и смех Герды слышен в кухне. Перенимает у Эрвина роль хозяйки. Когда в ответ слышится смех Эрвина, Гейнц удивленно поднимает голову: точно как тогда, в те дни, громкий раскатистый смех Эрвина, который так привлекал к нему душу Гейнца.

– Гейнц! – смеется Герда, войдя в комнату вместе с Эрвином, лицо ее раскраснелось от холода. – Немного задержалась. Она кладет на стол мешочек с яблоками, и они раскатываются по столу.

– На улицах суматоха и теснота, и я шаталась с большим удовольствием пока хватило сил. Мне очень нравятся рождественские базары. – Герда снимает шаль и бежит к ребенку, берет его на руки. – Смотри, Гейнц, смотри, как он раскрывает ротик, – счастливо смеется она, – как птенец, что выпал из гнезда, – прижимает сына к груди и исчезает с ним в соседней спальне.

– Пойду, подготовлюсь к выходу, – говорит Эрвин, – мне пора идти, – и тоже уходит в спальню.

Сидя у стола, Гейнц прислушивается к смеху Герды, и неожиданно просыпается в нем желание – вгрызться в одно из яблок, ощутить эту сочную плоть. Эрвин возвращается из спальни в черных сапогах, в короткой кожаной куртке с портфелем подмышкой.

«Снова он тот же всадник на коне», – проносится в мыслях Гейнца.

– Пора идти, – говорит Эрвин.

Входит Герда с ребенком на руках. Поднимает его высоко, и он кричит от удовольствия и трепыхается в ее руках.

– Вот, лягушонок, – смеется Герда, – посмотри, насколько он похож на Эрвина.

– Пойду с Эрвином, – говорит Гейнц, – провожу его немного.

– Чего тебе уходить? Сиди, немного поговорим. Сиди, Гейнц, – приятны нотки ее голоса, – я долго буду здесь одна с ребенком.