Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика

– Право на счастье? Во всяком случае, вы пользуетесь правом разрушать чужое счастье, в первую очередь счастье своих детей.

– Но кто тебе велел влюбляться?

– Кто? Любовь, или, если хочешь, психический детерминизм, который ты мне так хорошо объяснил.

Отец, задетый за живое этим доводом, восклицает:

– Любовь! Вечно эта любовь становится на пути великих начинаний… Любовь – это нечто антипедагогическое, антисоциологическое, антинаучное, анти… анти-какое-угодно. Ничего путного не можем мы ждать, пока человек не станет размножаться почкованием или делением, уж раз ему необходимо размножаться во ими цивилизации и науки.

– Причем тут все это, отец?

– Ну, я вижу, мы еще не созрели для того, чтобы внимать голосу строгого Рассудка, – заключает дон Авато и уходит к себе.

Начинается кошмар, самый настоящий кошмар: столько несуразностей лезет в голову провалившемуся гению. Ему вдруг кажется, будто он делает и говорит вовсе не то, что хочет сделать или сказать, и что поэтому все окружающие принимают его за ненормального. В другой раз ему приходит в голову, что мир пуст, а люди – тени, лишенные субстанции, материи, вообще чего-либо осязаемого, а также лишенные сознания. Он горит желанием взглянуть на себя со стороны, как смотрят на него окружающие, но для этого нужно выйти из собственного «я», перестать быть самим собой, просто перестать быть, подать в отставку! Чтобы убить время, Аполодоро принимается расшифровывать логогрифы, решать шарады, раскладывать пасьянсы. Однако из-под королей, дам, валетов и тузов неизменно выглядывает Кларита, все та же Кларита в сопровождении дона Фульхенсио, дона Эпифанио, Менагути, дона Авито, а рядом с ней – Федерико. Как похож этот валет треф на дона Фульхенсио!

Аполодоро часами бродит по полям, где развлекается тем, что оплодотворяет цветы, стряхивая пыльцу с тычинки на пестик, или дует на шапку одуванчика, чтобы семена разлетелись по полю.

Однажды он заходит на кладбище, предается размышлениям между рядами надгробий, но ничего нового в голову ему не приходит. «Если Кларита меня не любит и писать повести я не умею, так зачем жить?» Смерть, как и Любовь, говорит ему: «Производи детей!» «А так ли уж отлична смерть от любви? Для амебы смерть есть акт деления». На каменной плите Аполодоро читает: «Марикита! Марикита! Марикита!» Уходит с кладбища, повторяя про себя: «Подам в отставку, уйду из жизни, место-неудачников – здесь, но прежде – производи детей, Аполодоро!» Когда он приходит домой, служанка подает ему шоколад.

– Послушай, Петра, ты когда-нибудь думала о том, чтобы умереть?

– Я? Нет уж, спасибо! – И заливается хохотом.

Какой у нее смех! И какие зубы, белые-белые, ровные, здоровые, они созданы, чтобы скалиться, грызть, кусать! Какой цвет лица! И дыхание ее можно не только слышать, но и наблюдать взором!

– А о том, чтобы завести детей, ты думала?

– Полегче, сеньорито, оставьте эти штучки. – И служанка выходит.

Ну и девчонка, черт побери! Великолепный образчик!

Дон Авито меж тем размышляет о тезисе Ломброзо по поводу родства между гениальностью и безумием и, когда убеждается в провале сына, идет к врачу, дону Антонио, и они решают подвергнуть Аполодоро осмотру.

– Послушай, Аполодоро, ты нездоров, ты чем-то страдаешь, у тебя какая-то болезнь, о которой ты и не подозреваешь, надо, чтобы тебя осмотрел врач.

– Я тебя понимаю и догадываюсь, какое подозрение у тебя возникло, но у меня не то; я знаю свою болезнь.

– Ну да – любовь.

– Нет, педагогика.

Приходит врач, осматривает Аполодоро и уходит, сказав дону Авито: «Так вот, сеньор, я у него ничего не нахожу». А Аполодоро думает: «Не знает он, что со мной, и никто этого не знает, хотя что-нибудь у меня, наверное, есть. А что, если это какой-нибудь интересный, редкий случай патологии!.. Ведь обессмертила же Дальтона его болезнь! Геростратство, геростратство чистейшей воды! Жажда бессмертия! Сначала произведи на свет детей, Аполодоро! Но гожусь ли я на это? Я ведь плох, очень плох, долго не протяну, жизнь не станет дожидаться, когда я подам в отставку, она сама меня уволит… Я очень плох».

Аполодоро звонит.

– Что вам угодно, сеньорито?

– Ничего, Петра, я хотел только взглянуть на тебя перед прогулкой, ты просто источаешь здоровье, у тебя такой целебный вид, что мне становится легче…

– Бросьте, не надо так шутить…

– Подожди, подожди, дай до тебя дотронуться, не пристанет ли ко мне от тебя немного здоровья. – И он гладит ее по щеке.