Мигель де Унамуно - Любовь и педагогика

А надоедливый бес шепчет:

«Грехов-то у него нет, но на нем лежит изначальный грех, грех рождения от любви, от союза по инстинкту, от индуктивного брака; любовь и педагогика несовместимы, к психическому рожку требуется нечто совсем другое…»

– Не целуй его, Марина, не целуй его без конца» каждый поцелуй – это посев микробов.

Бесенок опять за свое; «Зачем же ты сам ее целовал? Вот она тебя и заразила своим микробом, своим собственным, особым, который дон Фульхенсио называет bacillus individuationis, [10]ты им заражен… Ты пал, падаешь и будешь падать!»

На другой день Марина застает мужа за таким занятием: он колет ребенка иглой. Материнское сердце пробуждается от сна, и она восклицает:

– Ты сошел с ума, Авито?! Что ты делаешь?

Тот улыбается, снова укалывает сына и отвечает!

– Ты не поймешь…

– Но, Авито! – кротко умоляет она.

– Я изучаю его рефлекторные реакции!

– Ну что за мир, пресвятая дева! – произносит Марина и возвращается в свой сон.

Но на этом чудеса не кончаются: в один прекрасный день Марина видит, как малютка Аполодоро обеими руками держится за палку, а отец поднял его и держит на весу. Мать в ужасе протягивает руки, едва сдерживая крик, а Авито хитро улыбается и говорит;

– Вот эту цепкость – собственно говоря, обезьянью – он скоро утратит. Она от нашего прапрадедушки антропопитека и нашего троюродного братца шимпанзе…

– Ну что за мир, пресвятая дева! – И Марина опять погружается в сон.

В другой раз Авито водит носовым платком перед носом сына, проверяя, следит ли тот взглядом за движением предмета, потом стучит, чтобы определить слуховую реакцию ребенка. Доходит до того, что Авито дает сыну дотянуться ручкой до горящей свечи; тот обжигается и поднимает крик, так что матери приходится успокаивать его, сунув ему грудь. Отец при этом говорит:

– Пусть поплачет, это его первый урок, самый впечатляющий. Он никогда его не забудет, хотя самого этого случая и не вспомнит.

Поскольку Марина, по его мнению, не постигла всей глубины его мысли, Авито продолжает:

– Таким путем он поймет, что палец принадлежит ему, своим плачем он как бы говорит: «Мой палец, ой-ой, мой!» А от понятия «мой» не так уж далеко до понятия «я», от притяжательного к личному всего один шаг, и связующим их звеном является боль. А когда он осознает свое «я»…

Видя, какими непонимающими глазами смотрит на него Марина, Авито умолкает, оставляя концепцию сыновнего «я» при себе.

Карраскаль зорко следит за развитием маленького дикаря, размышляя о параллелизме развития индивидуума и развития вида – иначе говоря, онтогенеза и филогенеза. «Мать сделает его идолопоклонником, – говорит он себе. – Ну и пусть! Как и вид, индивидуум должен пройти стадию фетишизма, а потом наступит мой черед. Сейчас, пока он еще, так сказать, психически беспозвоночный, душа без позвонков и мозга, с ним его мать, но как только он проявит рассудочные рефлексы, как только перейдет в класс позвоночных, как только выкажет психический хребет – он перейдет в мои руки».

Что до Марины, то она продолжает видеть свой сон наяву, вздыхая: «Ну что это за мир, пресвятая дева!», и при этом баюкает сына песенкой:

Аполодоро учится, отрабатывает под руководством отца технику владения кулачком-молотком, руками-рычагами, пальцами-клещами, ноготками-крючками и недавно прорезавшимися зубками-кусачками. И без чьего-либо руководства, сам (заметьте!) наклоняет вперед головку» когда хочет, когда согласен съесть то, что ему подносят, и мотает ею из стороны в сторону, когда не хочет, когда отказывается от того, что ему пихают в рот, – осваивает таким образом молчаливое утверждение и отрицание, первоначальные манифестации зарождающейся воли.

Однако отец его этим не довольствуется и каждый день не забывает делать сыну массаж над левым ухой в целях усиления притока крови к третьей лобной извилине левого полушария мозга, где расположен речевой центр, при этом он рассчитывает, что какое-то возбуждение передается сквозь черепную коробку и ребенок быстрей заговорит.