Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы

Летом же на каштанах висели твердые зеленые орехи с острыми шипами. Их можно было подбирать под деревьями, а еще лучше сбивать палками, когда поблизости не было сторожа. Такими орехами чрезвычайно удобно было стрелять. Но в лоб попадать не следовало: вскакивала шишка величиной с кулак.

Зимой в парке было тихо и очень много снегу. Даже главная аллея, прямая и широкая, была в снегу, на каток приходилось итти узенькой боковой дорожкой, протоптанной между сугробами. Эта тропочка шла под елками и вела как раз к раздевалке с красным флагом и очень громкоговорителем.

Два электрических фонаря качались между столбами. И когда дул ветер, казалось, будто весь каток, со всеми людьми, чуточку покачивается, словно палуба огромного ледяного корабля.

С четырех сторон вместо забора возвышались крутые горы снега, чтобы ребятишки не лазали без билетов. Дальше стояли мохнатые сосны. А еще дальше, за соснами, казалось, ничего не было, кроме темноты и галок.

Петрик с Левой уже пробежали три круга, а Лева еще ни звуком не обмолвился о своей тайне. Наконец Петрик не выдержал.

— Лева, — сказал он, когда на секунду они остановились, — когда же?

— Что?

У Левы непонимающие глаза.

Петрик прошептал еле слышно:

— Про тайну…

— Про тайну?!

Лева бросил на Петрика быстрый, насквозь пронизывающий взгляд.

— Ты обещал на катке.

— Сейчас нельзя. Могут услышать. Музыка заиграет. Тогда.

И они снова покатили по круговой дорожке.

Вообще Лева напрасно хвалился своими «гагенами». Он катался ничуть не лучше Петрика и намного хуже Опанаса. Опанас в два счета мог бы перегнать Леву на своих «снегурочках». Да еще как!

Хорошо, когда навстречу ветер! Острыми ледяными иголочками он покалывает румяные щеки, играет кистями шарфа и безо всякой совести щиплет кончики ушей. Мчишься вперед, глотаешь ветер, и кажется, будто нет на свете ничего вкуснее этого свежего морозного ветра.

А как славно, когда ветер толкает и пихает в спину! Он ведет себя, как озорной мальчишка. И тогда лишь бы удержаться на ногах. Только бы не шлепнуться, потому что коньки сами скользят вперед, будто на них выросли крохотные серебряные крылышки…

В ту самую минуту, когда из трех громкоговорителей — одного над раздевалкой и двух на столбах — разом рявкнула музыка, Лева и Петрик увидели Кирилку и Опанаса. Оба ехали как раз перед ними.

Взявшись за руки, они, подпрыгивая, скользили двое на двух коньках.

— Не бойся, не бойся, не упадешь… — старался перекричать музыку Опанас.

А Кирилка тоненько смеялся и все время вскрикивал:

— Ой, не так скоро!.. Ой, не так скоро!..

Они крепко сцепились красными замерзшими пальцами. Кирилкины варежки тоже были разделены по-братски: у Опанаса была левая рука в варежке, у Кирилки правая. Им было очень весело. И Петрик с ревнивой обидой подумал, что они прекрасно обходятся и без него.

— Вот комедия! — сказал Лева. — Давай наскочим. Будет интересно.

— Давай, — нехотя согласился Петрик. — Только ведь Опанас учит Кирилку…

— А мне какое дело? — крикнул Лева и, сильно оттолкнувшись правой ногой, полетел прямо на Кирилку.

Петрик, конечно, не мог отстать и тоже понесся следом.

Наверное, Лева очень сильно пихнул Кирилку, потому что даже Опанас не смог его удержать, хотя очень крепко ухватил своей правой рукой левую руку Кирилки.

Отлетев в сторону, Кирилка странно заковылял на своем одном коньке. Он изо всех сил старался как-нибудь удержаться на ногах. И не мог.

Взмахнув руками, он шлепнулся на лед и поехал на животе вперед…

— Эх ты! — крикнул Опанас, бросая на Петрика уничтожающий взгляд. — Дрянь, вот кто ты! Больше не дружу с тобой.

У Петрика дрогнули губы.

Что ли он толкнул Кирилку? Он даже совсем не хотел, чтоб Кирилка падал. Лева толкнул, а он при чем? Вот еще! Чем же он дрянь?

— Сам дрянь! — крикнул он сердито. — Сам…

— Правильно! — весело крикнул Лева. — Катим дальше…

И они лихо прокатили мимо, а Лева еще показал кончик шарфа возмущенному Опанасу.

Но у Петрика было очень нехорошо на душе. Он оглянулся. Опанас помогал Кирилке подняться. А Кирилка, видно, плакал, потому что все время тер ладошкой глаза. Опанас же кричал им что-то вдогонку и грозил то одним, то другим кулаком.

«Мама еще расстроится… Не буду ей рассказывать», подумал Петрик.