Софья Могилевская - Марка страны Гонделупы

— Смотрите, смотрите! — задыхаясь от восторга, вопил Опанас. — Смотрите все!

Снег падал густо, крупными хлопьями.

— Завтра мы с Петриком на лыжах! — закричал Опанас, втягивая голову обратно в комнату. Непостижимо, как это пролезли щеки?!

— Или на санках! — закричал он и снова просунул голову в форточку.

— Или на коньках! — И он опять втянул голову в дом.

— Или в снежки! — И он снова высунулся в форточку.

Бедные толстые щеки! Как им досталось…

А снег все падал и падал…

Может быть, и правда Снежная Королева каталась на белых лошадях, а ее великолепный плащ из снежинок вместе с ветром проносился над землей?

В это время третий мальчик, тот самый рыженький мальчик, который занял на парте место Опанаса — его звали Кирилкой, — тоже стоял у окна и тоже смотрел на снег…

Он думал, что, наверное, на Севере тоже идет снег. Только уж, конечно, тот снег получше этого. И его много больше. Потом он подумал, что отец, может быть, уже катается на лыжах. Или на собаках. А может, на оленях? Очень на многом можно покататься там у них, на Севере.

Как давно папа уехал на дальний Север! А не прислал еще ни одного письма.

На почте ему говорят: «Пишет, пишет…» Но если пишет, куда же деваются письма?

Кирилка тихонько вздохнул.

А снег все шел и шел, и за окном становилось темно.

Потом Кирилка подумал, что завтра в школу можно пойти в валенках. И это очень хорошо. Потому что ботинки стали очень худые, а других тетка все равно не даст.

После валенок Кирилка сразу вспомнил про школу, про Петрика и вздохнул гораздо громче.

Сколько дней сидит он рядом с Петриком, а Петрик все не хочет с ним дружить. Все сердится. Даже заслоняет рукой свои буквы, чтобы Кирилка на них не смотрел.

А какие у Петрика буквы! Какие буквы!

Когда один раз клякса капнула у Петрика на парту и когда Кирилка поскорее вытер эту кляксу тряпочкой и еще послюнявил, чтобы не осталось пятна, Петрик ужасно рассердился. Он сказал: «Значит, ты подлиза». И покраснел.

А чем же он подлиза?

Книжки он кладет в парту точь-в-точь как Петрик, и карандаш у него такой же. И промокашка у него на ленточке.

Чем же он подлиза?

Конечно, Петрик стал бы с ним дружить, если бы не кляксы. И если бы он отвечал уроки без запинки.

А что он может сделать?

На дополнительных занятиях он всегда отвечает, а в классе боится. Клавдия Сергеевна, она добрая, ему говорит: «Ну, Кирилка, ну отвечай же… Какой ты, право! Ты все знаешь очень хорошо». А он не может. И молчит. Вдруг все будут над ним смеяться?!

А сколько у него клякс!.. Разве можно дружить с мальчиком, у которого в тетрадках столько клякс?

Но как же ему быть, если тетка не велит ему делать уроки на столе, а только на подоконнике? Даже тетрадка не помещается, а локти совсем свисают. Учительница Клавдия Сергеевна все время говорит: «Рука, которой пишешь, должна обязательно вся лежать на столе». Потому и кляксы, что на подоконнике…

И в «колдунчики» его никогда не берут играть. Никогда. На переменках все бегают, смеются, а его не берут… Только дразнятся: «Рыжик-пыжик»… «Почем десяток веснушек?».

Может, если веснушки хорошенько потереть, они сотрутся?

На этот раз Кирилка вздохнул глубоко и протяжно.

— Потише там! — сердито крикнула тетка. — Генечку разбудишь.

Генечка ее сын. Хоть ему всего шесть лет, а дерется он очень больно. И сдачи ему тетка не велела давать.

Новые ботинки, которые ему отец перед отъездом купил, носит Генечка. И шапку-ушанку тетка тоже велела отдать Генечке. И за водой никогда не посылает Генечку, а только его, Кирилку… А в «Гастроном» если за конфетами, то Генечку… Кирилка снова вздохнул.

— Потише, говорят! — крикнула тетка. — Уроки делай…

— Сделал, — тоненьким голоском сказал Кирилка и опять вздохнул.

Что ж поделаешь, такая у него привычка: все вздыхать и вздыхать.

Плохо жить на свете, когда совсем один, когда тетка на каждом шагу кричит, а дядя, хоть добрый, да слова не смеет сказать за Кирилку. Только иногда даст три копейки на ириску. А отец далеко, на Севере, и писем не шлет.

А главное, плохо, когда нет товарища. Плохо, плохо…

Драться Петрик не любил. Первым никогда в драку не лез. Но если его затрагивали, спуску не давал, причем в драке больше надеялся на свой портфель, чем на кулаки.

Когда месяца через два мама обратила внимание на его бывший новенький портфелик, то просто глазам своим не поверила.

— Петрик, — воскликнула она, — неужели это твой?