Валерий Воскобойников - Утренние прогулки

Потом я наконец открыл рот.

— Не знаю, — сказал я.

И голос у меня был не свой, а чужой, хриплый.

После этого я сразу пошел домой, даже побежал, и санки догоняли меня, стукали по пяткам.

Мама еще не вернулась, а папа продолжал сидеть над чертежами и считать на логарифмической линейке. Потом он писал мелко-мелко в свою большую расчетную тетрадь.

— Что, уже обед так быстро? — спросил он, когда я вошел в комнату.

— Нет, я погреться пришел, — сказал я, хотя было мне жарко.

— Ты разве не с мамой?

— Я один, на санках катался.

— На санках, на саночках, на салазках, — пробормотал папа и снова начал считать.

А я решил, что лучше пойду встречу маму. И встретил ее на улице, далеко от дома.

Она мне дала ручку от сетки с картошкой, и мы понесли эту сетку вместе.

— Хоть один у нас мужчина растет дома, — сказала мама.

Вечером к нам пришли гости. Дядя Дима и дядя Герасим. Это были папины друзья с его работы.

Дядя Дима пришел первый. Он подарил маме цветы, разделся и сразу бросился к папиным чертежам.

Папа ходил по комнате и терпеливо улыбался.

— Гениально! — сказал дядя Дима. — И почему мне это не пришло в голову? Почему такие вещи всегда приходят именно тебе?

Потом пришел дядя Герасим. Он тоже подарил маме цветы. И когда он еще снимал пальто, дядя Дима уже кричал:

— Гера! Гера! Ты посмотри, что этот именинник придумал! Ты взгляни!

Дядя Гера долго смотрел на чертеж, отворачивался к темному окну, шевелил губами, снова смотрел в чертеж, потом ткнул в него пальцем и сказал:

— А в этом ты уверен?

— Пожалуйста. — Папа сунул ему расчетную тетрадь с формулами.

— Да, эта штучка может не выдержать, — сказал дядя Дима и вздохнул, — а жаль.

Дядя Гера внимательно прочитал папины формулы и вдруг стал громко смеяться.

— Маша! Маша! — это он позвал мою маму. — Вы знаете, кто живет в одной квартире с вами? Вы живете с гением. Да-да, с подлинным, с настоящим гением!

— Этот гений превратился в считающую машину. Все выходные с утра до вечера корпит над своими расчетами, — отозвалась мама. — Лучше бы он стал нормальным.

Если бы меня назвали гением, я бы сразу заулыбался. Я всегда улыбаюсь, когда меня хвалят. Стараюсь удержаться от улыбки и не могу.

А папа был даже недоволен.

— Тут еще рано радоваться. Вот этот узел мне кажется неудачным, — сказал он. — Вижу, что можно сделать лучше, а как — не сообразить.

— Сообразишь! Конечно, сообразишь! — уверял дядя Дима.

Потом мама заставила их убрать чертежи и принесла разную вкусную еду.

Она готовила ее еще вчера и сегодня половину дня. Но эту еду, по-моему, никто, кроме меня, не замечал. Весь вечер только и говорили о папиных расчетах, о каких-то кривых да о папиной сотруднице Татьяне Филипповне, которая сегодня больна, а вообще-то умнющая женщина.

Дядя Дима так увлекся разговором, что пытался намазать маринованный гриб на кусок хлеба, будто это было масло.

По дороге в школу меня догнал Бабенков.

— А я тебя вчера видел, — сказал он.

— Где? — удивился я.

— В парке. Ты с одной девчонкой разговаривал, в синем берете.

— Ничего я не разговаривал!

— Скрываешь! — обрадовался он.

В раздевалке у меня испортилось настроение.

Я вспомнил про маленький прыщик, а может быть, бородавку, которая выросла у меня на правой руке около большого пальца. Сколько раз смотрел на руки в школе и дома — ничего не было. А вчера стал мыться перед сном и увидел.

Сейчас я снял рукавицы и опять посмотрел на руки.

Если бы не надо было показывать их Шустровой перед уроками, я бы и не переживал. Научился бы все делать левой рукой, а правую носил бы в кармане, пока не вылечил.

Я подумал, что, может, лучше опоздать на урок, а потом вбежать вслед за Анной Григорьевной.

Но Шустрова — такая. Она и в перемену может подойти со своим санитарным списком.

Мы с Бабенковым повесили пальто и пошли по лестнице на наш второй этаж.

Шустрова стояла уже у дверей класса.

— Показывайте-ка руки, — сказала она издалека.

Если на то пошло, руки надо в конце дня проверять, а не в начале. Потому что утром-то уж у всех руки чистые.

Я показывал, а они у меня даже дрожали. И я сам на Шустрову не смотрел.

Она поставила в списке плюс и ничего не сказала.

— Все, да? — спросил я.

— Что — все? — удивилась Шустрова.

Но я уже понял, что она ничего на моей руке не заметила, и сразу развеселился.

— А хочешь, ноги покажу?