Дарья Доцук - Невидимый папа

Я лежу, сжимая в руках телефон – а вдруг письмо от папы придёт прямо сейчас?

– Женечка!

Сквозь сон я слышу сдержанный и какой-то чересчур вежливый стук в дверь.

– Женечка, вставай, пожалуйста. Уже время! Я сырники приготовила!

Я нехотя переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. Не помню, когда я уснула, но веки тяжёлые и опухшие. Это всё из-за слёз. Я постепенно просыпаюсь и прихожу к выводу, что с этой фразой, которая доносится из-за двери, всё не так: «Вставай, пожалуйста. Я сырники приготовила». Сроду мы никаких сырников не ели. Тем более на завтрак. Это ж во сколько надо встать? И голос уже совсем не тот, что вчера рычал с порога.

– Женечка, – опять стучит она и немножко скребётся.

Это она так кошку изображает. Я ведь далеко не сразу смирилась с нашей аллергией. Это сейчас я понимаю, что заведи мы котёнка или щенка, ему будет с нами скучно и плохо и он вырастет обделённым и несчастливым, потому что мы даже погладить его не сможем, но в детстве я всё надеялась, что раз я так ужасно хочу домашнее животное, то аллергия уж как-нибудь отступит. Ну или я буду героически терпеть. Чего не сделаешь ради котёнка? Я так часто просила какого-нибудь зверя, что мама стала придумывать, как будто у нас в квартире живёт невидимая кошка – мяукает иногда, скребётся и точит когти о диван. Зовут почему-то Белка. Мы к ней уже привязались.

Но мама зря надеется, что Белке и сырникам под силу исправить вчерашнее.

И тут я вспоминаю о письме. Шарю по одеялу в поисках телефона. Кажется, я вчера так и уснула, не выпуская его из рук. Телефон валяется на пушистом белом коврике возле кровати. Я свешиваюсь и, распахивая шире сонные глаза, открываю сообщения.

Пока ничего. Ну, письмо мы отправили только вчера – папа мог ещё не прочитать.

Вчера было воскресенье – многие, да вот взять хотя бы мою маму, по выходным к компьютеру не подходят. И вообще, старшее поколение, я заметила, далеко не каждый день проверяет почту. Надо посмотреть, какая у нас разница во времени с Египтом. Может, дело в этом?

Я одеваюсь и выхожу. Мама тут как тут – накрашена, в блузке и юбке, волосы уложены. Из кухни и правда пахнет сырниками, кофе и чуть-чуть горелым. Чтобы избавиться от горелого, приоткрыта форточка.

– Доброе утро! Не выспалась? Ты вчера, наверное, поздно легла, да? Я уж не стала тебя рано поднимать. Завтрак на столе, а мне пора бежать.

– Угу.

У мамы отличное настроение. Если она рассчитывает, что я тоже буду вести себя так, словно ничего не случилось, то заблуждается. Она торопливо обматывается шарфом, надевает пальто и сапоги и, прежде чем уйти, улыбается мне:

– Жень, давай жить дружно!

– Угу.

– Ну правда, давай? Прости меня, ладно? Как-то накопилось, я перенервничала… Ты простишь?

Я неопределённо пожимаю плечами. Перенервничала! Накопилось! Вечно она найдёт себе оправдание.

Она топчется на пороге, задерживается. Неужели ждёт, что я тоже начну извиняться? Но мне извиняться не за что, так что я молчу.

– Ну пока, – вздыхает мама. – Я сегодня постараюсь пораньше.

– Ага, – зеваю я.

Закрыв за ней дверь, я иду в ванную. Времени в обрез. Школа всего в пяти минутах от дома, но я не люблю приходить впритык. Мне обязательно нужно заранее. Это у меня от мамы такая странная привычка, она тоже патологически не умеет опаздывать. Так что я наспех собираюсь и съедаю сырники, вылив на них полбанки варенья.

Всё у меня от мамы – и аллергия, и пунктуальность, и пятна на лбу, когда поплачу. А от папы, интересно, что? С мамой на эту тему разговаривать бессмысленно. Иногда только придерётся со своей фирменной укоризной: «Господи, какой бардак! Приятно тебе в грязи жить? Это всё востриковская неаккуратность!»

Уроки тянутся долго и скучно, в настенных часах, похоже, скоро умрёт батарейка – стрелки едва ползут. Мне охота сорваться и уйти. Все эти слова, цифры, формулы, названия и даты кажутся нагромождением бесполезных фактов. Я как будто теряю время, сегодня даже проверочных и самостоятельных нет.

Никак не могу сосредоточиться на том, что говорят учителя, без конца проверяю телефон. Ответа пока нет. Женька изредка на меня косится, дескать, ну что такое, не мешай!

Учителя мне замечаний не делают. Наверное, с непривычки – обычно-то я вся внимание. Похоже, они даже довольны, что я сегодня не поднимаю руку и не выкрикиваю с места: можно других поспрашивать.

Только на истории я ненадолго отвлекаюсь от телефона, когда Лев Николаевич с горящими от удовольствия глазами заваливает Курапову вопросами про петровские реформы. Курапова беспомощно хлопает глазами – по отдельности головы, которые составляют Шестиглазое чудовище, существовать не могут, вот и Курапова сейчас как хвост без ящерицы – дрыгается, а бежать не может.