Ирина Гуро: Ранний свет зимою

— И я уехал в Нерчинск, — продолжал Миней. — Почему я так радовался диплому? Ведь это надежная «крыша». Для нашего дела, Кеша, самое опасное быть «лицом без определенных занятий». Такое «лицо» обязательно попадется на глаза полиции. Другое дело «приличный» молодой человек, знающий латынь, с дипломом…

— С двумя орлами, — подсказал Кеша.

— О двух головах каждый, — отозвался Миней. — Орлы-то и помогли мне устроиться в Нерчинске. Но не в этом дело. Познакомился я там с одним ссыльным. Представь себе: простой, веселый человек. На первый взгляд ничего особенного. Разве только усмешка. Располагающая…

Миней затянулся, выпустил легкое облачко дыма. Отчетливо встало перед ним лицо Петра Петровича Корочкина.

— Кто же он? Знаменитый, должно быть? Герой? — нетерпеливо спросил Кеша.

— Знаменитый? Нет, такое слово к нему не подходит. Герой? Да, пожалуй. Это настоящий рабочий вожак. Сам он питерский рабочий…

— Марксист? — перебил Кеша.

— Конечно. Он-то и объяснил мне многое. Совсем по-иному, чем наши старые знакомые объясняли… Вот придешь в воскресенье — поговорим.

Они простились. Кеша зашагал дальше, к рабочему поселку, а Миней прошел вверх по речке Кайдаловке и вскоре постучал в окошко низенького домика с широкой скамейкой у ворот.

Дома была одна только Таня. Она вертелась перед зеркалом.

Сняв с керосиновой лампы абажур, Таня ставила ее то на пол, то на подзеркальник, то, высоко подымая, рассматривала себя со всех сторон.

— Хорошо? — спросила Таня, едва Миней переступил порог.

— Неплохо, — ответил он, с улыбкой глядя в зеркало, но не на платье, а на оживленное Танино лицо с чуть выпуклыми глазами и темным пушком над верхней губой.

Таня перехватила взгляд брата и сделала ему в зеркало гримасу.

— Да ты сюда, сюда смотри! — Она взбила оборки на плечах.

Миней послушно обошел вокруг сестры.

— Бравенькое платьице, — определил он ходким забайкальским словцом.

— «Бравенькое»! — передразнила Таня. — У-у, медведь!.. Это шик-блеск, последний крик… да что крик! — вопль моды! А носить эту прелесть будет… крыса! Глупая болтливая крыса!

— Первый раз слышу о болтливых крысах. Новости зоологии! — добродушно усмехнулся Миней.

Таня была «шитницей» — так значилось в ее документах. И на ней было платье штабс-капитанши Размашихиной.

— Может быть, ты думаешь, Миней, что я завидую? — вдруг спросила Таня, порывисто обернувшись к брату.

— Ну что ты, Таня-Танюсик, черный усик!

Таня убежала за перегородку и вскоре вернулась в простом ситцевом платье. Не «шик-блеск» и не «последняя мода» — оно отлично сидело на ее высокой статной фигуре.

— Да, забыла тебе сказать: угадай, кто здесь был, у отца?

— Кто же? Заказчик какой-нибудь?

— Вот еще, заказчик! Это тебя касается.

— Интересно! Кажется, я уже вышел из того возраста, когда к отцу приходили на меня жаловаться.

— А вот и не жаловаться! Как раз наоборот… Ой, у меня тесто в печке!

Таня убежала на кухню, загремела там чем-то и крикнула:

— Твой хозяин приходил, аптекарь Городецкий, вот кто!

Заинтересованный Миней вошел в кухню. Сестра, в стареньком переднике и с засученными рукавами, снимала с противня румяные пышки, перекидывая их с ладони на ладонь.

— С чего бы это он меня вспомнил? — удивился Миней, разламывая пышку и дуя на пальцы.

— Не хватай! Горячие!.. Приглашал тебя на службу. Жаловался на плохие времена. У него аптекарский ученик взял из кассы семьдесят пять рублей и сбежал.

— Ах, вот что! Тогда действительно наступили плохие времена.

— «Не думайте, уважаемый, — говорит он папе, — что мы так уж всем довольны…»

— Не сомневаюсь! Только их недовольство совсем другого рода, чем наше.

Таня хотела еще что-то рассказать про аптекаря, но в это время с улицы негромко и дробно постучали в окно. Миней прильнул к стеклу; за окном стояла темень, ничего не видать. Он вышел на крыльцо. В потемках у ворот белело платье.

— Сонечка! Да зайдите же! — воскликнул Миней.

— Нет-нет, ни за что! — торопливо проговорила Сонечка. — За углом меня Надя ждет, горничная. Я лучше здесь вам все-все скажу…

Миней послушно опустился на широкую скамейку рядом с Сонечкой. Сейчас он мог разглядеть ее лицо. Все в нем было мелким: и милые карие глазки, и белые зубки, и вздернутый носик. Каштановые кудряшки, выбившиеся из косы, тоже были мелкие. А все вместе создавало пресловутую Сонечкину миловидность, которую иные называли даже обаянием.