Ирина Гуро: Ранний свет зимою

Теперь, когда в поле зрения гимназиста оказались уже двое и он невольно услышал их разговор, ему стало неловко сидеть за кустами и подслушивать чужую беседу. Но так же неудобно было и выйти из-за кустов.

«Ах, как скверно получается!» — сокрушенно думал он, но продолжал смотреть и слушать.

— Почему опоздал, Кеша? — спросил молодой человек пришедшего скорее озабоченно, чем с укором.

— Работой задавили, Миней. Что ни день, то новые станки. Вот сегодня токарно-винторезные прибыли — всю ночь будем монтировать. Труборезку привезли. Гулевич зверем смотрит. Говорят, приказ такой вышел: ничего не жалеть, людей загнать, а дорогу к сроку закончить!.. — Кеша улыбнулся и добавил: — Гонцов все ворчит, порядки наши ужас как ругает. А глаза веселые и будто хмельные!

Они заговорили тише и пошли по аллее. И так как теперь ничего нельзя было услышать, гимназист выбрался из своего укрытия и в обход через боковую калитку вышел из сада. Он решил познакомиться с этими молодыми людьми. Ему казалось, что они еще вернутся сюда.

Но свернув налево, на длинную пыльную улицу, он увидел их далеко впереди себя и машинально последовал за ними.

Молодые люди медленно шли по немощеной улице, на которой нога погружалась по щиколотку в еще теплый от дневного солнца песок.

— Я хотел тебя предупредить, что в воскресенье мы соберемся, — сказал Миней. — Только не у меня.

— А у кого же? — насторожился Кеша.

— У Григория Леонтьевича Алексеева, директора музея.

— Как? Того самого?

— Того самого.

— Что ты! Что ты. Миней! Да я и подойти к нему постесняюсь! Ведь это же герои, «столпы»! Что мы против них..

Миней с досадой махнул рукой:

— Вот-вот! В этом и беда наша, что мы трепещем перед «столпами»! Послушаешь разговоры про бомбы, динамит да покушения — и сразу почувствуешь себя младенцем. А мы уже из пеленок выросли. Кеша! Мы жизнь знаем, жизнь русского рабочего, и в этом наша сила.

— Вон как ты теперь судишь! — Кеша внимательно посмотрел на друга.

— Подожди, кто-то идет за нами, — тихо проговорил Миней.

Они замедлили шаг, пропустив вперед высокого гимназиста в ловко сидевшей на нем серой шинели. Когда он прошел мимо них, уши его покраснели. Ускорив шаг, он свернул в переулок.

— Чего это он за нами увязался? — озабоченно спросил Кеша.

— Кто его знает… Это, кажется, Чураков. Я его как-то видел с Павлом.

— Свой?

— Не знаю, — пожал плечами Миней.

Свернув с пыльной дороги, друзья пошли по обочине. Миней закурил.

— Как же ты в Нерчинске жил? — спросил Кеша. — Ты ничего еще толком не рассказал.

— В Нерчинске?

Перед глазами Минея возник рассыпанный у подножия холмов, словно горсть орехов, городок, где он провел два года; двухэтажное кирпичное здание, крепкие, с остроконечными столбами ворота. Форменная тюрьма, если бы не вывеска на фасаде и два пыльных стеклянных шара, синий и красный, выставленные в окнах, чтобы даже неграмотный сразу мог распознать аптеку. Да и на всем городе лежал особый отпечаток, будто на него падала зловещая тень семи тюрем Нерчинской каторги.

— Поехал я туда с новеньким дипломом. Помнишь, как я радовался, наконец, после стольких мытарств, получив его? — спросил Миней.

— Еще бы! Такая важная бумага с орлом наверху, — смеясь, сказал Кеша.

— И внизу тоже… А слова-то какие! — Миней залпом произнес: — «Совет Императорского университета сим свидетельствует, что медицинский факультет сего университета на основании параграфов 36—40 приложения к статье 596 устава врачебного, том 12 свода законов, удостоил выдержавшего установленное испытание… — он ткнул себя в грудь, — в степени аптекарского помощника — со всеми правами и преимуществами сей степени…» Уф!.. После такого пышного вступления в «степень» «права и преимущества» посыпались на меня…

— Да, помню, ты никак не мог найти службу.

— Ни к одной читинской аптеке не приписывали! Оказывается, мой хозяин настрочил на меня донос еще во времена моего ученичества: имел, мол, столкновение с администрацией, непочтителен…

— Он жаловался даже дяде моему, говорил, что ты его Мизю портишь! — добавил Кеша.

— Вот-вот… — Миней сморщил лицо и нудным голосом затянул: — «Мизя! Я взял себе ученика, а не тебе учителя! С ним ты когда-нибудь попадешь прямо на вешалку!»

Хозяин имел в виду виселицу.

Молодые люди засмеялись, вспомнив добродушного толстощекого сына аптекаря Мишу Городецкого, которого дома звали Мизей: так он в детстве выговаривал свое имя.