Леонид Фролов - Полежаевские мужички

В спину ему смотрела Полярная звезда, морозно-яркая, неулыбчивая. Самая надежная звезда, если сумеешь ее отыскать на небе, если у тебя на это хватит терпения.

Разведка донесла: Алик Макаров ходит за грибами по заросшим березняком закрайкам полей, по косогорам у речки, по склонам ложка, отделяющего полежаевские земли от николинских, по закустарившимся, затравеневшим канавам вдоль большака.

— Слаб в коленках, — сделал вывод из этой новости Вовка Воронин. Он сидел на ошкуренных еловых кряжах, сваленных под окнами Митькиной избы, и, вытянув босые ноги, деловито разглядывал растопыренные пальцы — наверное, искал занозу. Митька участливо склонился, чтобы помочь ему, но Володька утянул ноги к себе.

Разведка донесла еще и другое: Алик Макаров перед каждым встречным-поперечным хаял полежаевский лес. Он, мол, и неухоженный, он и угрюмый, он и такой-то, он и сякой-то — одним словом, проклятый. А вот в Улумбеке, в котором Алик жил до переезда в Полежаево, не лес, а художественная открытка. И указатели у каждой тропы прибиты: туда — «Солнечная поляна», туда — «Аэлита»… Да что же это за «Аэлита» у них? Оказывается, навес от дождя… Вот чудо так чудо: в лесу от дождя навесы… Да в лесу под любой елкой прячься — не вымочит. Нет, «Аэлит» понастроили. Тропинки веником подметаются. Дороги песком посыпаны — даже на велосипеде можно кататься. Через каждый километр печи-времянки поставлены — замерзнешь, можно отогреться, мокрую одежду подсушить. И главное, спички на шесточке лежат и дрова уже наготовлены — непогода застигла, огонь всегда разведешь.

— Врет, — скривил губы Володька. — Давно ли сам рассказывал, что в Улумбеке партизаны орудовали. Не под навесами же они у него сидели.

Митька молча пожимал плечами: кто его знает… Конечно, после войны прошло столько лет, что за это время могли и партизанские непроходимые буреломы облагородить. Но с другой стороны, что за нужда их облагораживать — указатели приколачивать, навесы строить… Лeca-то не парки, вон их сколько.

Так Алику мало еще этого вранья оказалось. Он чем больше рассказывал об Улумбеке, тем сильнее входил в раж. Я, говорит, на ваш полежаевский лес теперь насмотрелся. Я, говорит, теперь в него и ногой не ступлю: мне, мол, просто неприятно, что он у вас до такой степени запущенный и неприбранный.

Ну, ну, косорыльничай, думал Митька. В лес он, видите ли, шагу не сделает. Вот уж теперь все полежаевские осины, все березы и елки слезами обольются: Алик Макаров их позабыл-позабросил… Как без него и быть… Совсем от тоски завянут…

И Митька и Володька Воронин знали, что ларчик-то открывается просто: Алик Макаров действительно слаб в коленках. До того дня, пока они втроем не заблудились в лесу, Алик не клял полежаевские чащобы. Наоборот, только и знал, что канюнил: «Возьмите с собой за груздями», «Не забудьте, если за малиной пойдете».

А один раз поплутали по лесу — и как отворотным зельем Алик опился.

Лес у него, видите ли, проклятым стал… Да что бы полежаевцы делали без своего леса? Ты бы, Аличек, чем зимой печку топил? За какими бы стенами от мороза прятался?

Нечего на лес свою вину сваливать… Не бегали бы в тот вечер, задрав головы, — не заблудились бы. И ведь компас есть в каждом доме. А они, полоротые, удумали шуточки с тайгой шутить. Отправились в лес налегке — в одних рубашонках. Ни спичек с собой не взяли, ни компаса. Вот за это и поплатились. Продрогшие, мокрые, чуть не всю ночь проблудили, пока не вышли к речушке. Так в этом разве лес виноват? Они сами. Алик же все на тайгу свалил: заблудились потому, что она неухоженная.

— Нет, я такую несправедливость не потерплю, — сказал Володька и снова вытянул ноги. — У самого поджилки трясутся, а корчит из себя барина: кто-то виноват, что дорожек для него в лесу не расчистили, указателей на деревьях не приколотили.

— Зато теперь ухоженный лес отыскал, — подыграл ему Митька.

Володька сначала не понял его, а потом, видно, вспомнил, куда Алик ходит за грибами, и рассмеялся.

— Да, теперь у него с указателями…

Срам говорить, но в Аликовых обихоженных угодьях — по канавам особенно — растут не грибы, а сплошное недоразумение. Какой-нибудь хиленький масленок выкарабкался из-под земли, так и тот весь в пыли — в десяти водах мой, не отмоешь. Ну-ка, столько машин по большаку пробежало — не только пылью, а и гарью этот масленок закоптили.