Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга

— Кто тебя так разукрасил, золотая моя? — спросила она.

— Мама, — ответила Настя. — Меня мурашки покусали, а мама замазала.

— Мурашки? Где же ты на них набрела?

— А в садике, где мы от вас прятались. Мама Люда застрекотала:

— Не слушай ты ее, Тамарочка, не слушай! Болтает невесть что, дуреха нелепая!

— А почему ж вы от меня прятались? — не слушая ее, спросила Тамара Настю. — Разве я такая страшная?

— Нет, вы не страшная, вы хорошая, — простодушно отвечала Настя. — Только Звягин не разрешает с вами водиться. Говорит, у вас плохой репутет.

— Репутет? — смеясь и плача, проговорила Тамара.

— Да глупости она говорит! — Мама Люда так и плясала вокруг Тамары. В садик мы гулять ходили, нельзя же все время сидеть в номере.

— Я все понимаю, Люсенька, — со вздохом сказала Тамара и поднялась. Все понимаю. А девочку надо на пляж вывозить. Окунется пару раз в соленую водичку — и все ее болячки пройдут, лучше всякой зеленки. Вы ж на «Сэнди-бич» еще ни разу не были?

— Да какое там! — жалобно сказала мама Люда. — Возле самого моря живем, а только глазами его и едим, это море.

— Я могла бы вас каждое воскресенье туда возить, это двадцать километров от города. Ваши там бывают, но на культурном участке, где шезлонги и зонтики. А мы выберем дикое место, шашлыки будем жарить, хотите?

— Ой, мамочка, мама! — Настя запрыгала, заплескала руками. — Ну, пожалуйста!

Иван Петрович отнесся к этой идее с большим сомнением:

— Авантюристка ты, Мила! Ну, подумай сама: мне же у Звягина нужно отпрашиваться — или у самого Букреева. А они спросят, на каком транспорте мы туда собираемся.

— А если не отпрашиваться?

— Ну и вышлют в двадцать четыре часа.

— Ты же сам говорил, что за пустяки не высылают.

— А это не пустяки. Милочка. Это нарушение режима.

Настасья слушала этот разговор, сидя на родительской постели и переводя сосредоточенный взгляд с отца на мать и обратно. В номере стояла влажная духота, лицо девочки, отекшее и болезненно лоснящееся, казалось старообразным и вызывало тревожное представление об иконах и церковных свечах.

— Неправда это все, — вдруг тихо, но очень убежденно сказала она.

— Что неправда, дочка моя? — повернулась к ней мама Люда.

— И не дочка я тебе, и не Дюймовочка, — отвечала Настасья. — Я Бельмовочка, вот кто я. И Дерьмовочка, я знаю.

— Слушай, мать, — вмешался Андрей, — она сейчас непечатно выражаться начнет.

— И начну! — сказала Настасья.

И начала. Право, жутко было слушать, как иконописный ребенок изрыгает богохульства и мерзости, которые в семье Тюриных не произносились никем и никогда: общение с Иришкой Аникановой принесло обильные плоды. Ужас и оцепенение родителей, видимо, напугали девочку, потому что она вдруг умолкла, уткнулась в колени матери и безутешно зарыдала. Успокаивать ее пришлось почти до утра…

И вопрос о выезде на море был решен.

В первое же воскресенье в семь часов утра выехали. «Субару» могла вместить хоть десять человек. В кабине рядом с Тамарой ехали мама Люда и Настя, сзади, под тентом, на мягких, пускай драных диванчиках сидели мужчины: Иван Петрович, Андрей и Руди.

Дорога на «Санд-бич» была хорошая, асфальтированная, под эвкалиптами, среди цветущих олеандров. Синь морской воды весело проглядывала за деревьями, то был еще не океан, а узкий пролив между материком и островами. Но вот распахнулась оливковая в белых шапках валов пустыня открытого океана, и даже небо над ним было не голубое, а светло-зеленое.

Свернули с шоссе, поставили машину в тени под кустами, чтоб не перегрелась для обратной дороги. Выгрузили мангал, связку шампуров, бидон с замаринованным мясом, мешок легкого и звонкого древесного угля. Еще в неисчерпаемой «субару» оказались складные стулья и складной же алюминиевый стол, все старенькое, пользованное, но добротное.

— Раньше мы с Жорой каждую неделю сюда приезжали, — сказала Тамара. И Линдочку брали с ее молодежной компанией. На трех машинах, с кассетчиком…

Тамара говорила по-русски очень чисто, но некоторые слова, усвоенные ею уже на чужбине, никак ей не давались. Кассетный магнитофон она называла «кассет», а когда ее поправили — стала говорить «кассетчик». Слово «кассетник» она почему-то произнести не могла.

Пока взрослые разбивали лагерь, Андрей повел Настю к воде. Руди двинулся было за ними, но передумал и с неестественным азартом принялся гонять по песку Настин мяч.

«Ну и черт с тобой» — подумал Андрей, оглянувшись.