Ким Васин - Сабля атамана

— Ну, дедусь, не плачь — беда миновала, — уговаривал его Эшпат, развязывая руки Темирбая.

Айт, сняв свой алый кафтан, набросил его деду на плечи:

— Одень, старик. Простынешь.

— Дедушка, пойдем в омшаник, — тормошил деда Яний.

И старый Темирбай, словно очнувшись, поднял голову. Десяток крепких рук подхватили старика и помогли ему встать.

Поднявшись, Темирбай шагнул к Исатаю:

— За сколько продался, кривая душа? Не нужны тебе стали сородичи да соседи?

Бледный Исатай склонился и закрыл голову руками, ожидая удара.

— За предательство — одна плата, — сурово проговорил Айт.

На следующее утро, когда на лугах еще не сошла роса, отряд Айта уходил из деревни в поход.

Айт и Эркай, которого вызволили из тюрьмы, заехали к Темирбаю в омшаник.

— Прощай, дедушка, — приветливо проговорил Айт. — Уходим в вольную армию царя Пугача, давно ждет нас к себе батыр Салават. Вот заехали к тебе попрощаться…

— Счастливого пути, джигиты. Надо идти, коли в бою можно добыть вольность.

— Джигит рожден для боя. Об этом и в песнях поется, — ответил Айт и лихо заломил островерхую шапку.

— Стойте как богатыри, — тихим голосом напутствовал дед Айта и Эркая.

— Дяденька, возьми меня с собой, — вмешался в их разговор Яний и уставился на Айта бойкими черными глазенками.

— Мал еще, подрасти, — ответил Эркай.

— Салават в четырнадцать лет стал батыром, — сказал Айт, кладя руку на плечо мальчику, — расти и ты батыром. Приедем в следующий раз и возьмем тебя с собой.

— Прощай, дед!

Айт и Эркай вскочили на коней.

— Да будет счастливой ваша дорога!

Джигиты скрылись за поворотом, и уже издали послышалась их песня:

Старый Темирбай и Яний стояли на пороге и слушали, как звенела, отдавалась в утреннем дремлющем лесу песня.

Красной зарей запылал восток, сверкнули первые светлые лучи восходящего солнца. Засверкали на травинках чистые капли росы.

Темирбай вынес из омшаника гусли и тронул звонкие струны. И песня, прекрасная, как восход солнца, сливаясь с пением птиц, поплыла над лугами, наполнила зеленый лес.

Словно чистый ручей, льется песня. И чуется в ней светлая душа народа и его заветное стремление к свету и счастью. Плывет, летит песня навстречу восходящему солнцу, словно сказочная птица.

Это поет горячее сердце старого Темирбая, воздавая хвалу подымающемуся в алых лучах солнцу и храбрым джигитам, вышедшим на бой за народное счастье.

Темирбай перестал играть:

— Ну, Яний, пора в дорогу.

— Дедушка, ты уходишь? — схватил Яний деда за рукав.

Темирбай молчал. Внимательным взором окинул он все вокруг, и в его глазах блеснули слезы. Увидев на глазах деда слезы, Яний тихо заплакал.

А Темирбай думал, прощаясь с родным домом: «Ушли храбрые джигиты. А что мне делать? Добро сторожить? Да пропади все оно пропадом! Надо и мне идти, пока не поздно. А с мальчонкой еще сподручнее: идет себе нищий слепец с поводырем — и никакой нас солдат не остановит».

Молодо вспыхнули глаза Темирбая:

— Коль не в силах наши руки держать саблю, — сказал дед, — то пойдем мы с тобою разжигать огонь в сердцах людей. В великом бою песня — большая подмога…

— Куда же мы пойдем, дедушка?

— К батюшке нашему мужицкому — царю Пугачу… К тем, кто бьется за нашу свободу за наше счастье.

Жучков, красноносый, усатый урядник села Юрина, громко топоча сапогами, вбежал в волостное правление и с остервенением захлопнул за собой дверь.

— Опять разбросали, дьяволы! — замахал он перед носом волостного старшины мятыми листками бумаги.

— Опять? Чья же это работа? — Старшина, сидевший за большим дубовым столом, крякнул и удивленно поднял брови. Ну и времена настали: что ни день, то новая неприятность.

Жучков хотел еще что-то сказать, но тут заметил, что в кабинете, развалясь в мягком кресле, сидит его начальник — пристав первого полицейского участка Петров.