Л. Константинов: Сабля полковника

В рабочем кабинете квартиры, где живет пожилой полковник в отставке, на ковре висит сабля. Изогнулся полумесяцем стальной клинок. Неизвестный мастер-оружейник увенчал рукоять серебряной головкой сказочной птицы. Ее красный глаз-камешек потускнел, но смотрит на мир так же грозно, как в былые времена. По клинку выгравировано: «За верность революции». Хозяин редко вынимает саблю из ножен. Лишь иногда долго-долго всматривается в зеркальную гладь клинка…

Это было время, когда на улицах городов и деревень расклеивались плакаты: «Товарищ! Ты умеешь обращаться с оружием? Ты можешь зарядить винтовку и работать в общем строю? Ты справишься с пулеметом, с ручной бомбой? Если нет, немедленно иди в свой комитет и запишись на обучение. Член Российского Коммунистического Союза Молодежи должен быть готов во всеоружии защищать дело социализма!»

Шел 1919 год. В один из дней этого года секретаря комсомольской организации Виктора Сторожука срочно вызвали в ЧК. От металлических мастерских (бывшие «Загоруйко и сыновья») до особняка купца Свининникова, где разместилась Чрезвычайка, — километр. Виктор шел улицей, ловя на себе косые взгляды обывателей, лузгающих семечки на скамейках перед домами. Из подворотни прокричали злую частушку: «Я про комсу вам спою, про любовь свободную, отдавай скорей жену…», дальше шла брань. Виктор остановился, погрозил кулаком. Визгливый голос захлебнулся.

Городок был небольшим, здесь все знали друг друга. Знали, что Виктор Сторожук, слесаренок из мастерских, — секретарем у ненавистной кулацким подворотням комсы и каким-то командиром в ЧОНе, где выдали ему солдатскую папаху и длинную, до пят, кавалерийскую шинель. Почти новую, только дырочка на левом плече. Вот и сейчас Виктор идет в этой шинели, а папаху сунул в карман — солнце нынче ласковое.

Председатель Чрезвычайной комиссии Владимир Сидорович Петренко ждал Виктора. Он хмуро и озабоченно поглядывал на карту, всю в синих, красных и зеленых кружочках. Синий цвет — ликвидированные банды, зеленый — там, где и сейчас льется кровь. А красным обозначены места, где полегли в боях с бандитами большевики, комсомольцы и комбедовцы. «Здесь будем памятники ставить», — говаривал председатель. Красного цвета на карте было густо.

Рассказ Сторожука о делах в мастерских Петренко выслушал без присущего ему внимания, не переспрашивал, как обычно, чтобы отчетливо представить себе мельчайшие детали, не указывал Виктору на недочеты — видно, сегодня не за этим вызвал. Помолчав немного, спросил:

— Ты как будто сказал, что к тебе на учет новенькая стала. Ну и как — что она за товарищ? Стоящий, проверяли?

«Уже знает, — с неудовольствием подумал Виктор. — И как это он? Откуда? Хотя, конечно, у него опыт, он уж небось забыл, чего я и узнать не успел. И зачем я ее только на учет поставил?» Виктор поначалу даже не отдал себе отчета в том, что случайный вопрос председателя ЧК заставил его подумать о девушке с еще большей досадой, чем обычно. Но спрошено — надо отвечать.

— Да вот у нас мнение — исключать ее надо. Завтра собрание, ну и…

— Это чье же мнение, общее или твое лично? — все еще не улыбаясь, поинтересовался чекист. Голос его звучал сейчас сухо, строго.

— Мое, — кивнул Виктор. — Чего там — классово чуждый нам элемент…

Петренко недовольно поморщился. Ну и загнул, голова, — классово чуждый! Хлопец он верный, не подведет, если что, но вот насчет знания людей у него еще, как говорится, ах я швах. Ну, да это дело наживное. Поправим. — Вольно ты скор, секретарь, на оценки. Так говоришь, чуждая она нам? Давай выкладывай факты.

Виктора смутил тон Петренко, но он продолжал стоять на своем:

— А как же: интеллигентка она. Гимназии посещала, по-французски умеет. Это вам раз. В комсомол вступила, потому что революция прижала, — два. Много о себе понимает: ребята у нас в мастерских в рванье да лохмотьях ходят, а она в белую блузку вырядилась. Вот… — он загнул третий палец.

— Ты погоди, торопыга, — снова вмешался Петренко. — Ты что же — против грамоты или не по душе тебе, когда люди чисто одеты?