Александр Батров - Утренний Конь

— Эй, бабка! — послышался в темноте Левкин голос. — Иди домой, гроза будет, гляди, зарницы!

— Нашел чем пугать…

— Здесь опасно… Этот берег любят все молнии. Под ним, говорят, железо… Оно притягивает…

— Ладно там, с грозой… Иди, Левка, ко мне. Одно дело есть…

— Дело? — подойдя ближе, недоверчиво переспросил Левка.

— И настоящее. Ты как насчет путешествий?

Левка ничего не ответил, думая, что старуха хочет над ним посмеяться.

— Что же ты молчишь?

— Ну, всегда готовый…

— Тогда на остров Дельфиний поедем денька на три…

На этот раз Левка благосклонно кивнул головой.

Гроза началась поздней ночью. Прислушиваясь к ней, Левка думал о Дельфиньем. Там много скумбрии. Он, Левка, наловит сотни две и, присолив, высушит на солнце. Такую скумбрию рыбаки называли пластунцами… Вот будет радость, когда он угостит друзей, возвратившихся с берегов Днепра. А бабка, если только она на самом деле решила умереть, пусть сидит на берегу и прощается с морем, солнцем и облаками…

Плыли на остров Дельфиний на лоцманском катере «Луфарь». Боцман Григорий Волк уважительно отозвался о бабке Веронике:

— Матросюга, как и мы…

Бабка на катере чувствовала себя так, словно долгие годы прослужила на этом суденышке. Она сразу пропахла табаком, ветром и смолой. Но когда катер пристал к берегу, — бабка Вероника с трудом поднялась по трапу на рыбацкий причал.

— Ноги, — сказала она задыхаясь, — не держат…

Начальник причала, рыбак с квадратной седой бородой, нелюбезно встретил путешественников.

— Не курорт здесь и не пионерский лагерь. Зачем пожаловали?..

— А затем, — неожиданно ударив бородатого рыбака по плечу, сказала бабка, — чтобы повидать здесь одного старого босяка Николку…

— Вероника! — вскрикнул рыбак, добрея.

— Ага, я самая, готовь, дружок, юшку! И где бы остановиться?

— Вон там, дальний курень свободный, — предложил рыбак и, взглянув на Левку, спросил: — Внук? Приехал со своим флотом, хлопец? Что ж, действуй. А я похлопочу насчет юшки…

Рыбаков на острове было мало, все ушли в море, навстречу скумбрийным косякам, так что у костра собралось всего лишь человек шесть.

Ели не спеша. Вели разговоры. Разговоры, как казалось Левке, были неинтересные. Он бродил в стороне и глядел на камышовую крышу куреня, на которой сидела островная совушка.

— И Петра Чайки нет… И Гришки Николаева… И Павлушки Косого… — говорил седобородый.

Бабка медленно после каждого имени качала головой, словно вела счет рыбакам, расставшимся с жизнью.

— Кто же остался? — помолчав, спросила она.

— Гаврила Донской, Филипп Лысый, еще вот Белоконь Степка…

Когда костер потемнел, рыбаки разошлись. Левка, бродя у воды, нашел в песке «лунные зерна» — мелкие голубоватые камешки — и обрадовался. Если эти камешки прикрепить к лесине, рыбу можно ловить и ночью. Они светятся как светляки. Не попытать ли сейчас удачи в ночном море? Что же, пожалуй… Вот пусть только бабка уснет…

Но старуха не спала. Сидела возле костра. Шерстяная шаль придавала ей сходство с большой птицей. Глядела вдаль на падающие звезды. Левка подсел к ней, расшевелил палкой костер и спросил:

— Скажи, бабка, что всего выше?

— Душа человека, — ответила бабка.

— Нет, звезды! — возразил Левка и снова спросил: — А что всего глубже?

— Та же человеческая душа.

— Океан глубже, — заявил Левка. — Ну, а что всего сильнее?

— Ленинское слово, — сказала бабка.

На этот раз Левка согласился с ней.

Была тишина. Молчал остров, как бы распластанный этой тишиной.

— Скажи, бабка, умирать страшно? — спросил Левка.

Бабка закурила и, скрыв в дыме улыбку, ответила:

— Кому как… мне-то не страшно. Смерть видала. Два раза… Когда служила на «Альбатросе», парусном барке, пожар там большой случился.

— Какая же она?

— Лохматая, бешеная.

— Ну, а вторая?

— Вторая, когда от голода…

— Какая же она?

— Гадкая, как вошь серая.

Левка отогнал от себя ладонью дым от бабкиной папиросы и снова спросил:

— Так, а третья будет какая?

Бабка задумалась.

— Хочу, чтобы такая, как этот вечер…

— Тихая?

— Да, Левка… Иди в курень, спи…

— Бабка, а ты знаешь, кто сидит на крыше куреня?

— Знаю, — сказала бабка, — совушка… Иди спи!

Левка ушел в курень, а бабка стала засыпать, сидя возле костра. Когда она уснула, Левка весело посвистел в ночь и сказал:

— Теперь за дело!

Он разделся, плашмя лег на камеру и, действуя руками, как веслами, поплыл в море. Камера задела спящего чируса, и тот спросонья принял мальчика за неуклюжую плавающую птицу. А совушке, все еще сидящей на крыше куреня, он показался издали большой рыбой с двумя хвостами. Ну, а для бабки Вероники, открывшей в эту минуту глаза, он был глупым отчаянным мальчишкой.