Александр Батров - Утренний Конь

— Нырков никто не ест… и не приручить… Зачем же губить? Ну ладно, давай мириться.

— Не хочу! — сказал Левка.

Он повернулся и пошел было в сторону, но, вспомнив наказ матери, возвратился. Теперь он внимательно поглядел на пожилую женщину. Он думал, что у бабки Вероники желтое морщинистое лицо, а на поверку вышло другое… Лицо у нее было смуглое, чистое, почти без морщин, с добродушными, улыбчивыми глазами.

— Что же ты молчишь? — спросила она.

— Не молчу… — ответил смущенный Левка. — Значит, приехала?

— Приехала.

— Умирать?

Бабка Вероника кивнула головой и, как бы извиняясь, сказала:

— Восемьдесят годков.

— Чего же телеграмму не дала? — спросил Левка.

— Не дала. Видишь, и получилось веселее.

— А как ты узнала, что это я, Левка?

— Соседи показали…

— Не похоже… — сказал Левка.

— Что там у тебя не похоже?

— Что умираешь.

Бабка Вероника рассмеялась:

— Проголодалась дорогой, веди к себе, корми, ведь гостья…

— Нечем, — сказал Левка, — не ждал…

— Как же сам живешь?

— В рабочей столовой обедаю. Мать вперед платит. С заведующей так договорилась. А когда уху варю…

— Веди к себе, — повторила бабка.

Дома она долго разглядывала фотографии Левкиного отца и матери, висевшие на стене в бамбуковых рамках, потом присела на диван и сказала:

— Дай-ка метлу!

Не прошло и двадцати минут, как в комнате все блестело, не хуже, чем в капитанской рубке. Левка только диву давался. Ну и бабка! Он стоял на террасе и оттуда все приглядывался к ней.

У бабки были широкие плечи, и ходила она вразвалку, по-матросски. Простое железное кольцо, которое она носила на среднем пальце левой руки, заинтересовало внука. На кольце была изображена странная длинноголовая собака.

— Это что за кольцо? — спросил Левка.

— Дареное. А собака — знак верности.

— Неправда! — возразил Левка. — Все собаки холуи. Покормишь — ластится. Побьешь — хвостом виляет. Не люблю.

— Кого же ты любишь?

— Слонов. Гордые они, добрые и умные! Тут двух привозили на корабле…

Бабка Вероника внимательно поглядела на Левку. Пожалуй, ответ внука понравился ей.

— Как у тебя в школе? — спросила она. — Наверное, на тройках мчишься?

— Мчусь, — неохотно признался Левка.

— Худо, — сказала бабка. — Я в твои годы в лавке у купца работала. Шесть потов на день выжимала, да еще хорошо занималась в церковноприходской школе.

— Церковной? Ты на попа, что ли, училась?

Бабка рассмеялась и, махнув рукой, вытащила из кармана пачку папирос.

Левке не нравилась курящая бабка, но из вежливости он ничего не сказал ей. А курила бабка по-мужски, глубоко затягиваясь, пуская из ноздрей дым, удушливый, раздражающий.

— Видать, плохо тебе жилось в Архангельске, — сказал Левка. — Иначе сюда бы не приехала.

— Что ты! Я там, на Белом море, вроде матросской королевы! Тридцать лет плавала, — произнесла бабка с гордостью.

— Ну, там бы и осталась королевой. У нас тесно, одна комната, да еще отец вернется осенью, — сказал Левка.

— Не говори! Кубрик у вас просторный. И на террасе можно жить… Видать, не нравлюсь я тебе, верно? — вдруг спросила бабка, в упор глядя на внука.

— Не нравишься, — сказал Левка.

— За правду спасибо, — без малейшего признака обиды произнесла бабка. — Только помни: тронешь нырка — всыплю… Веди меня в столовую!

Бабка с аппетитом съела обед, выпила бутылку пива, а когда Левка покончил с едой, сказала:

— Теперь зови всех твоих друзей. Мороженым угощать буду!

— Никого нет, — упавшим голосом отозвался Левка. — Все ушли в поход.

— Ага, теперь все понимаю… Из-за меня ты остался?

— Из-за тебя. Мать приказала. Думал, на самом деле ты больная, а ты вот какая… совсем живая!

— Э, нет, Левка, устаю, — тихо произнесла бабка.

Весь день, до самого вечера, она отдыхала с дороги. Лежала на террасе, на бамбуковой раскладушке, привезенной Левкиным отцом из Индии. К вечеру, накинув на плечи белую шерстяную шаль, старуха вышла к морю. Долго бродила по берегу, по которому когда-то ступали ее ноги — босой, почерневшей от черноморского ветра девчонки. Отсюда она выходила в море, к острову Дельфиньему, с рыбаками на лов скумбрии. На Дельфиньем бабка родилась. Сейчас ночной теплый ветер шел оттуда и шевелил концы ее белой шерстяной шали. А в небе было полным-полно звезд, ими был плотно заселен мир, и не только мир! На влажной придонной гальке лежал их свет, светились на берегу створки выброшенных волной мидий, и песок у самого края воды серебрился и был похож на рыбью чешую…