Леонид Сергеев - Самый дружелюбный пёс на свете. Железный Дым

Потом расклеивал объявления по поселку и одновременно выспрашивал у прохожих про Дыма. Все их ответы не радовали. Видели разных собак, но с двумя ошейниками и самодельными медалями не видел никто.

Я наклеил объявления на перекрестках, на магазине и клубе и сильно надеялся, что все же кто-нибудь откликнется. Ну не мог же Дым совсем потеряться, тем более, что слух о нем уже катился по деревням! Мне оставалось только ждать. Без него я не собирался уезжать с Великой и не представлял свою жизнь вообще.

Когда я вновь подошел к клубу, меня уже ждал «Бычок», небольшой, крытый брезентом грузовик. Его шофер, молодая женщина в комбинезоне, открыла дверь кабины и обратилась ко мне:

— Вы уважаемый турист? Меня прислал Петров, чтоб отвезти вас к реке.

— Найдется ваша собачка, — сказала женщина, когда мы тронулись. — Я уверена в этом. Ну посудите сами, ведь она домашняя, так? Привыкла к людям. Значит, придет в какую деревню. Ее опознают. Адрес на бирке есть, так? Я видела объявление на клубе (действительно, я приклеил его первым). Напишут вам. Мир не без добрых людей.

— Нет! — твердо сказал я. — Без него я никуда отсюда не уеду.

— Ну что ж, и это правильно. Можно подождать. Я уверена, пройдет два-три дня — и собачка отыщется. Не переживайте так, ведь на вас лица нет. Все будет хорошо, вот увидите!

Женщина шофер, безусловно, была оптимисткой, а каждый знает — такие люди излучают теплоту и добро, поднимают окружающим настроение, заражают их надеждой на лучшее. Меня она успокоила. Совсем немного, но успокоила. Во всяком случае, мое сердце уже не выпрыгивало из грудной клетки, а более-менее ритмично билось на своем месте. Впрочем, может оно просто устало за этот ужасный день.

Женщина подвезла меня к реке, чуть выше стоянки. Я поблагодарил ее от всей души и, вконец измотанный, медленно побрел по берегу вниз по течению реки. Не помню, как доплелся до палатки, но помню — открыв ее, рухнул и моментально отключился.

Мне снилась городская квартира: ранним утром я лежу на тахте; солнце, точно веселый проказник, прямо-таки щекочет лицо; Челкаш смотрит в окно — кого из собак уже выгуливают, Дым беззастенчиво будит меня — лает в самое ухо. Я открыл глаза, надо мной склонялся… Дым! Он прерывисто дышал, горячим шершавым языком лизал мне лицо и руки, теребил лапой, повизгивал, пытался лаять охрипшим голосом: вставай! Я вернулся!..

Я приподнялся, обнял своего самого лучшего друга на свете, поцеловал в мокрый прохладный нос.

— Где же ты пропадал, дружище?! И как нашел дорогу, если тебя увезли за десятки километров?!

Глаза у Дыма были в кровоподтеках — один почти полностью заплыл, лапы сбиты — на левую переднюю он припадал, на лопатке — открытая рана, на шее — ни ошейника, ни медалей. Избитый, уставший, осунувшийся, но не сломленный, он держался молодцом — все та же гордая осанка, а в здоровом глазу — дерзкий, непобедимый дух.

— Досталось же тебе, мой капитан!

В его взгляде появилось много боли, он кивнул и, прижав уши, молча уткнулся в мои колени. Я понял, что он хотел сказать: и самые сильные нуждаются в нежности и ласке — быть может, даже больше, чем слабые, потому что только сильные способны на большие дела и мужественные поступки; они и любят без оглядки и страдают безмерно — намного мучительней, чем слабые. Да еще умеют скрывать свои чувства, а не распускают слюни, что присуще всяким слабакам.

Я долго обнимал, целовал и гладил своего многострадального дружка — никак не верил своему счастью. И не виделись-то мы чуть больше суток, а казалось, прошла вечность.

Потом медикаментами из аптечки я обработал раны Дыма, перевязал его заплывший глаз и стал разводить костер, чтобы приготовить кашу с тушенкой. Дым пытался помочь мне — прихрамывая, потащил ветку, но я сказал:

— Отдохни, дружок! Еще наработаешься. После всех мытарств надо подлечиться, окрепнуть, восстановить форму.

Дым проглотил две миски каши, я принес ему запить речной воды, и он, напившись, посмотрел на меня извиняющимся взглядом — посмотрел тускло, устало, одним глазом и тут же, у костра, уснул.

Я гладил его, спящего, и размышлял — какое странное существо собака. За что он так безоглядно, даже отчаянно, любит меня? Почему за меня готов идти в огонь и воду — да что там! — в любую минуту готов отдать за меня жизнь? Откуда такая жертвенность?!

Дым спал крепко. Во сне вздрагивал, скалился, рычал — продолжал бороться с лешими. Я успокаивал его: