Лариса Евгеньева - Лягушка (Повесть и рассказы)

— Ага.

Эля молчала, не зная, что сказать еще. Новость была слишком неожиданной.

— Как ты там? Не голодаешь?

— Не-а.

Она уже почти опустошила холодильник, съев две банки консервированного горошка, банку сайры, банку печеночного паштета, и сейчас как раз собиралась открывать какие-то неизвестные консервы с затерявшейся этикеткой.

— Денег хватило?

— Каких еще денег?

— Мы оставили. На столе под вазой.

— Не видела я никаких денег.

В трубку крикнула уже мать:

— Господи! Как можно быть такой беспомощной, такой несообра…

И гудки. Наверное, кончились монеты.

Эля положила трубку и пошла в свою комнату, по дороге выдернув двадцатипятирублевую бумажку из-под вазы. В нижнем ящике письменного стола она нашла альбом, распухший от фотографий, и почти на каждой была Эля — во всех видах. Улыбающаяся, смеющаяся, серьезная, позирующая, стриженная то так, то эдак, гладко причесанная, с челкой, с хвостом…

Ей пришлось долго перебирать фотографии, пока она наконец не нашла вот эту, старую: капризуха лет двух, толстая, курчавая, похожая на негритенка, сидит, выставив голые пятки и бессмысленно глядя перед собой. С обратной стороны надпись: «Дорогим Оле, Сереже и Эленьке от Кирочки».

Значит, сестра. Эту самую Киру она не видела ни разу. Дядя Коля был военным, они часто переезжали, жили то на севере, то, наоборот, на юге… Сестра. Эля положила альбом на место и задумалась, подперев голову рукой. Теперь с ней будет жить сестра. Хорошо это или плохо?

С одной стороны, можно посплетничать и все такое прочее. Будет ей домашняя подружка. Однако с другой — жила она без домашней подружки и еще сто лет проживет. С нее хватит и Зайца, ее школьной подружки Вали Зайцевой. Опять-таки, с одной стороны, оно, конечно, веселее: иногда читаешь, например, что-нибудь смешное до чертиков или комедию какую по телику показывают, так и хочется подтолкнуть кого-нибудь, хохоча. Но пока дотащишься до телефона, пока растолкуешь Зайцу, в чем дело, — вместо смеха получится одно раздражение. А тут сестра прямо под боком! С другой стороны, однако, а вдруг этой самой Кире окажется смешно именно тогда, когда ей самой смеяться вовсе не захочется? Будет тут надоедать со своим хихиканьем. Непонятно, совсем непонятно.

Однако, поразмыслив еще, Эля пришла к окончательному выводу: иметь дома сестру совсем неплохо. Она представила, как заходит сестра, толстая, курчавая, как отваливается у нее челюсть при виде Эли — стройной, с рыжеватыми локонами и васильковыми глазами. А потом Эля берет ее за руку и ведет в свою комнату. И открывает шкаф. А там платьев, платьев! Туфель, босоножек, шлепанцев!.. Эля дарит ей какое-нибудь платье — впрочем, какой смысл, все равно ведь на нее ничего не налезет! Но сестра и так влюбляется в Элю с первой минуты. Так что ее любовь Элю даже немного утомляет. Она носит за Элей школьную сумку, отшивает приставучих мальчишек… Ну, что еще?.. Еще она… Но Эля так и не успела подумать.

В замке повернулся ключ, и в прихожей зазвучали голоса. Они приехали.

Эля смотрела на девчонку, смуглую, худющую и черноглазую, и девчонкин вид совершенно не вязался с тем портретом, который сложился в ее воображении.

— Здравствуйте, — сказала девчонка.

— Привет, — независимо отозвалась Эля.

— Поцелуйтесь, сестрички, — сказала Ольга Петровна, подталкивая Киру к дочери.

Девочки шагнули друг к другу и неловко ткнулись носами. Ну, раз у Эли появилась сестра, значит, хочешь не хочешь, а придется с этим считаться.

Собственно, первое время ее как будто не было вовсе. Эле она совершенно не докучала. Была тихой, молчаливой, задумчивой, часто ходила с красными глазами, хотя Эля не видела, чтобы она плакала. Все это было понятно, и Эля, конечно же, ее жалела: такое горе!

Придя впервые в класс вместе с Кирой, Эля прямиком направилась к Серикову, за которым она сидела, и попросила:

— Слушай, Серый, поменяй квартиру, а?

— Это как? — не понял Сериков.

— Вон сзади свободное местечко, видишь? Рядом с Волнухиной. А здесь мне сестру посадить надо.

— Ага, побегу, — сказал Сериков, не двигаясь с места.

— Интересно, на кого ж он тогда будет каждый урок оборачиваться? ехидно поинтересовался вездесущий Храповицкий.

— Как на кого? На Волнухину.

Сериков побагровел, а Эля переменила тактику.

— Слушай, Серенький, — медовым голоском проговорила она, — я ведь прошу о личном одолжении, понимаешь? Лич-ном. И если ты меня уважаешь… хоть на чуть, ты ведь мне не откажешь, правда?