Ларс Кристенсен - Герман

– Задраить все люки!

Мама включила душ и смыла пену. Герман снял тряпку и увидел флакон на бортике ванны.

– Шампунь детский, – прочитал он.

Мама накрыла ему голову полотенцем.

– Все моются детским. Клифф Ричард, Пэт Бун, Элвис [15].

– Правда? И Купперн тоже?

– Конечно. Дальше сам справишься?

– Ага.

Мама ушла, и Герман решил воспользоваться случаем. Он скатал полотенце, встал в ванне на цыпочки и повернулся к зеркалу. Рассмотреть удалось немного, но картина впечатляла. Большая часть черепа теперь была видна – как будто он пророс сквозь волосы. А то, что дедушка говорил о девушках и лысых, полная ерунда. Может, во времена горбатого парижского звонаря или Тутахтамона – в общем, до гибели «Фласкебекка» – так оно и было, а сейчас нет.

Герман закрутил на голове полотенце как тюрбан, добежал до своей комнаты, выключил свет и глобус, бросился на кровать и принялся молотить одеяло. Отмутузив его вволю, он набросился на подушку, потом перекинулся на пижаму. Он бился против целой рати совсем один.

Потом рядом присела мама. Герман лежал на животе; он задержал дыхание, но удалось ему это ненадолго: глаза выкатились как помидорины, в ушах колотил барабан. И он сдался; вытащил затычку и сдулся, как надувной матрас.

– Ужинать не будешь? – спросила мама тихо.

Герман не ответил.

– Папа сделал гору бутербродов.

Герман по-прежнему молчал.

– С огурчиком, ветчиной, майонезом…

В ответ ни звука.

Мама решила сменить тему.

– Хочешь – можешь пока не ложиться. Давай в карты сыграем?

– Обманщица.

– Я обманщица?

– Обманщица и врушка.

– Мы с тобой уже говорили об этом, Герман. Я не думала тебя обманывать. Не было у меня такого желания.

– Вы сказали, что парик красивый. А он просто говно с вареньем на резиночке!

Мама долго молчала. Думала.

– Герман, где парик?

– Не скажу.

– Ты его выкинул?

– Не скажу.

Мама уронила руки на колени и сцепила пальцы.

– Скоро будет готов твой парик, заказной. Он из настоящих волос, по мерке. В нем будет гораздо лучше.

– Я урод, – прошептал Герман в подушку.

Мама наклонилась к нему.

– Что ты сказал?

– Урод я! Урод!

– Герман, не говори так. Не бывает уродов.

– Значит, меня нет.

Мама смутилась, но потом осторожно положила руку ему на голову и бережно провела по поникшим кустикам волос. И Герману вспомнилось, что раньше она всегда делала так, когда у него отрастали волосы и пора было идти к парикмахеру. Ничего прекраснее он не знал: мама ерошит ему волосы, тянет, играя, челку и смеется. Герман зарылся лицом в подушку, мамина рука лежала на его голове, и было так тихо, что слышно даже, как папа жует на кухне батон. Внезапно добавился новый звук. Он шел с кровати, с подушки.

– Герман, ты плачешь…

– Еще чего.

– Ничего плохого, если поплачешь.

– Шампунь в глаз попал.

– Жжет?

– Немножко.

– Тогда хорошо бы поплакать, глаз промыть.

– Я не плачу. Все, иди.

Мама встала, открыла дверь, свет из коридора залил стену белым.

– Спокойной ночи! – крикнул папа.

– Спокойной ночи, – шепнула мама.

– Спокно.

Наконец мама закрыла за собой дверь. Темнота вернулась. Слезы вышли из берегов. Вода накрыла с головой, вокруг было темно, безмолвно и медленно. Там, под водой, он и заснул, упершись лбом в медузу, и во сне стал выгребать наверх, на поверхность. Прорвал тонкую блестящую пленку воды и сел. И увидел, что и в этом мире темно и одиноко.

Герман открыл шкаф, достал костюм, надел длинный черный плащ, маску, шляпу с широкими полями, всунул шпагу в шлевки пояса – он готов. Отомкнул дверь, прислушался; пролетел по коридору тише ветра и быстрее птицы. Съехал по перилам на первый этаж, выскользнул на задний двор, вскарабкался на забор и соскочил на ту сторону ловчее рыси. Если кто и собрался за ним в погоню, он их всех перехитрил.

Он стоял посреди Габельсгатен и рассматривал светящиеся кольца вокруг полной луны. Это к удаче. Но луну закрыли черные облака и густой снег, он падал и ложился на следы Германа. Все равно, он и так знал, куда идти.

Вывеска на кинотеатре давно выключена, названия фильмов исчезли. Прокравшись вдоль стены, Герман шпагой взломал дверь, из которой зрители выходят, и проник внутрь. Отлично! Он замер и прислушался: ни звука. Пошел вглубь по темному коридору, держа оружие наизготовку: если Монастарио нападет, то не застанет его врасплох. Впрочем, он наверняка спит сейчас, выпил будь здоров. А охрана думает, что никакой опасности и близко нет. Это они ошибаются. Вот еще одна дверь, Герман осторожно опустил ручку, подцепил створку шпагой, распахнул ее – и оказался в кинозале. Занавес на экране был задернут, настенные бра светили как факелы. Но в зале кто-то сидел. Мужчина в сером костюме. Положив ноги на кресло перед собой, он читал книгу. Герман подошел ближе – и узнал его. Это был Зорро, но в образе книжного червя дона Диего. Хитер, ничего не скажешь.