Ларс Кристенсен - Герман

– Разницу? Ты прислал мне двойника?

– Нет. Я – это я.

– Приятно слышать. Ты – это ты.

– Дедушка – это дедушка.

– За это я головой ручаюсь. Герман – это Герман. По-моему, шоколад еще остался.

Он нашарил плитку, но разломать не смог. Герман пришел на помощь. И каждый стал сосать свою половинку.

– Ты любил бабушку? – спросил Герман.

– Как баран.

Дедушка долго глотал кусок, задумавшись.

– Не просто как баран. Знаешь, как я ее встретил?

Нет, Герман никогда не слышал.

– Я завязал шнурок на ботинке.

– Шнурок?

– Именно. Я собрался на Несодден, но на Ратушной площади у меня оборвался шнурок на правом ботинке. Это был май двадцатого года. Пришлось мне шнурок завязать. Поэтому я упустил свой пароход в десять тридцать пять. Так что поплыл следующим, на час позже. Кстати, это был «Фласкебекк», он затонул в сорок девятом, но все спаслись. Отломишь мне еще кусочек?

Герман отломил, потом подождал, пока шоколад размягчится у дедушки во рту.

– Ну вот, и на борту «Фласкебекка», на палубе, я встретил Эльзу Марию Луизу, которая потом стала твоей бабушкой. Сама она жила в Ниттедале, а в городе была в тот день проездом, навещала подругу. Она вышла в Несоддтангене, но я ее из виду больше не выпускал. Вот такие дела, Герман. Не лопни у меня шнурок, не сидел бы ты здесь. Шнурок до сих пор цел, а ботинок пропал.

– А кто был Эвен Нухх, дедушка?

– Как ты говоришь? Эвен Нухх?

– Ну которого бабушка не хотела иметь мужем? Когда ты пил пиво?

Морщинка опоясала дедушкину голову. Потом он заулыбался.

– Евнух, они зовутся евнухи. Это такие мужчины, у которых волосы никогда не выпадают. А девчонкам это не особо нравится.

– Не нравится?

– Нет. Девчонки любят лысых.

– Правда?

– Знаешь, на что клюнула Эльза Мария Луиза тогда на палубе «Фласкебекка»? На мою голову, ага.

Герман задумался.

– А папа, что ли, евнух?

Дедушка начал уставать.

– Папа не евнух. Это он давно доказал.

– Как доказал?

– Мама его выбрала. А ты доказательство. Стыд и позор и очень жалко, что бабушка умерла до твоего рождения. Ты знаешь, как она погибла? Она споткнулась о водосток, когда мы бежали через Ратушную площадь в субботу в сорок девятом году, мы опаздывали на пароход. Бог – тот еще юморист.

– Думаешь? – спросил Герман.

Дедушка вздохнул.

– Вообще-то нет. Кстати, я рассказывал тебе, как сверзился со стремянки с кисточками в обеих руках?

– Вроде да.

– Я должен был привести дом в порядок к приезду Эльзы Марии Луизы. А она должна была приехать в тот самый день. Одна краска была белая, а другая – черная. Я сделался похож на зебру. А это была не такая краска, что смывается быстро. Но думаешь, я из-за этого не пошел ее встречать на причал? Хо, еще чего! Я нес ее по трапу на руках. И Эльза Мария Луиза приняла меня таким, какой я был.

Дедушка прикрыл глаза и задремал. Лицо его снова стало гладким и прозрачным. Герман долго сидел и смотрел на него. Он не был уверен, что стоит сделать то, что он задумал, но все-таки сделал это. Стянул с себя парик (тот прилип, и отдирать его было больно, как пластырь), потом осторожно положил его дедушке на голову. Получилось так себе. Похоже на лежалый блин в полосочку. Или на коровью лепеху с щетиной. Или на крышку от кастрюли, утыканную иголками. Герман забрал парик и затолкал его на дно ранца, надел шапку. Потом вложил бабушкину фотографию в дедушкину синюшную руку.

Уже у двери Герман услышал какой-то шорох. Он обернулся к кровати и увидел, что дедушка положил на фотографию обе руки, чтобы никто не отнял.

Герман сидел в ванне, стиснув зубы, и прижимал к глазам мокрую тряпку. Мама выдавливала ему на голову тягучую жижу, похожую на клей, и аккуратно втирала ее в пока уцелевшие волосы. В гостиной всхлипывало радио на чужом языке, а мама тем временем взбивала пену, и она сочилась Герману на лицо.

– Шампунь, – объяснила мама.

– Не сказал бы, – возразил Герман.

Мама рассмеялась.

– Купила его у Пузыря. Нежнее уже ничего нет. Но знаешь, из чего он сделан? Гидроксид калия, селен, бура и карбонат калия. Ты такое слышал, Герман?

– Редко.

Пахла жижа почти как мама перед субботним выходом с папой, когда они потом возвращаются поздно, а в воскресенье за завтраком лиц на них еще нет.