Ларс Кристенсен - Герман

– Не хотим ли мы присесть?

– Вы первый.

Пузырь взглянул на маму, потом засмеялся. Положил руку Герману на плечо и выключил смех.

– Я имел в виду тебя.

– Не хочу смотреть в зеркало.

– Ты не хочешь смотреть в зеркало?

Пузырь опять обернулся к маме. Она сделала какие-то знаки руками, и парикмахер снова расплылся в широченной улыбке – усы едва не отлетели.

– Вот и отлично, сейчас мы просто повернем наш стульчик.

Откинув стопор, он развернул стул. Герман вскарабкался на сиденье, и Пузырь принялся давить на педаль, как будто ехал в гору на велосипеде. Потом ему пришлось приспустить Германа пониже, чтоб они оказались на одной высоте.

– Ну а теперь снимем шапочку.

– Вы вроде без шапки, – заметил Герман.

Пузырь покраснел, но это не особо бросалось в глаза, он с самого начала был довольно розовый. Усы беспокойно елозили под носом.

– Я говорил о твоей.

На всякий случай зажмурившись, Герман сорвал с себя шапку. Со всех сторон одышливо сопел Пузырь, его пальцы подобрались совсем близко.

– Как тебя сегодня стричь?

– У меня нет брата!

Герман открыл глаза, Пузырь свои опустил.

– Я сегодня глупости говорю, да?

– Да.

Долгая тишина. Мама сняла пальто и примостилась на стуле у входа. Ей явно было неуютно; она попыталась улыбнуться, но улыбка искривила рот.

– Пойду попью водички, – сказала она тихо.

Пузырь достал сантиметр, наклонился над Германом и давай крутить его голову во все стороны.

– Превосходно…

– Вообще ничего хорошего.

– Волосы кое-где выпали, да. Но голова потрясающей формы! Само совершенство. Как будто мастер делал. Я опять глупости говорю?

– Да.

Пузырь начал снимать мерки. От уха до уха, от лба до затылка, от виска до виска, от пробора до уха, объем прямой и косой… Каждую цифру он записывал в свою тетрадку, все время потел и мурлыкал себе под нос «Танго для двоих». Под конец он отрезал прядку и положил ее в прозрачный пакет.

Он был очень доволен, Пузырь.

– Все будет в лучшем виде. Никто ничего не заметит.

Герман натянул шапку, мама встала.

– Добавьте по сантиметру, – попросила она, – на вырост.

– Конечно. Но вообще-то он эластичный, прекрасно тянется.

Пузырь перевел взгляд на Германа.

– Тебе ж ведь не нужен буйволиный или бараний волос, верно? А у нас лучший европейский волос. Ты себя не узнаешь. В смысле – ты станешь краше прежнего. И тебе не надо будет ходить ко мне стричься. Что скажешь?

– Вас кто стрижет?

Пузырь спрятал ножницы в нагрудный карман.

– Матушка моя. Ей восемьдесят один, – тихо сказал он. – А с усами я сам управляюсь.

Он стал суетливо искать что-то в ящике.

– Сделать такой парик из натуральных волос – это не пять минут. Рассчитать все – целое искусство, уж простите. Парк Вигеланда тоже в один день не построишь. Но у вас и не горит пока. Волос тут пока хватит. Речь о декабре, я думаю.

Пузырь наконец нашел, что искал. Открыл коробку, отогнул тончайшую бумагу и гордо достал двумя руками скальп.

– Но пока ты будешь дожидаться своего европейского шедевра, вот тебе это!

Он торжественно вручил парик Герману, тот похожим движением передал его маме. У мамы сделался вид, будто ей сунули живого угря, и она не знает, как его прикончить. Но парик хоть не трепыхается, как рыба. Лежит себе тихо.

– Прямо из Кореи, – вещал Пузырь. – Как они говорят, синтетический. Очень практично и гораздо лучше, чем ничего.

Он быстро взглянул на Германа и провел большим пальцем по усам, отчего они из черных стали почти пшеничными. Пузырь вытер палец о фартук, и тот покрылся черными пятнышками.

Герман направился к выходу.

– А примерить? – воскликнул Пузырь.

Но Герман уже шагнул в дверь. Мама подхватила пальто, сунула в сумку скальп и кинулась следом.

– Только он жару плохо переносит! – крикнул вдогонку Пузырь и уселся в кресло, чтобы подкрасить усы.

Германа мама нашла под каштаном без каштанов; сквозь голые ветки он рассматривал облака, они сбивались в кучу, чтобы поддать еще снега.

– Ты не хочешь в «Студент»? – спросила мама.

– Оставим до лучших времен, – ответил Герман и стряхнул с шапки снег.

Мама покрепче сжала сумку и сказала так тихо, что к уху впору приставлять лестницу:

– Ты сердишься?

Герман трижды пнул дерево.

– Не знаю. Кажется, начинаю.

Вечером он примерил парик. Заперся в комнате, снял шапку и осторожно надел его на голову. Жмет в затылке и на лбу и чешется возле ушей. Но, возможно, так и задумано. Герман запустил в волосы руку, и его дернуло током. Осторожно прошелся взад-вперед, внимательно прислушался к себе. Очень странное чувство. Как будто бы от двери до окна ходит не он, Герман, а его брат, двоюродный, но у Германа братьев нет. Голова стала тяжелая и неудобная.