Ларс Кристенсен - Герман

Герман вошел на кухню. Ранец сложен, шапка натянута на уши – он готов.

– Я пойду в школу.

Родители переглянулись, потом мама сказала:

– Сегодня воскресенье.

Не ожидавший такого подвоха Герман тут только заметил на столе яйца, тосты и заварочный чайник.

– Школа, значит, закрыта, – он стянул с плеч ранец.

Зато у папы настроение отменное, он уже настрогал кучу бутербродов.

– Сегодня идем на рыбалку за угрем. А, Герман, что скажешь?

– У-у, – ответил Герман.

– Возьмем угря на Рождество, здорового, жирного. Отличный закусон будет, да?

Мама посмотрела на Германа, Герман посмотрел в окно. Он должен был сразу увидеть, что сегодня воскресенье, другие дни не бывают такого цвета. Воскресенье серое-серое, как псалмы в концерте по заявкам.

– А может, он не хочет идти на рыбалку?

Папа посмотрел на маму с удивлением.

– Не хочет? Герман, ты ведь, конечно, хочешь, правда?

Герман старательно посмотрел папе прямо в глаза.

– Ну да.

– Мне кажется, он больше хочет сходить со мной к дедушке.

– Ты слышала, что он сказал? Потом, мне нужна помощь, угрей же надо до дома дотащить. Герман, сколько тебе ломтей?

– Половину одного.

Всю дорогу до набережной папа продолжал смеяться, от хохота рюкзак у него на спине подпрыгивал и издавал приятные звуки: в нем лежал огромный гвоздь и две полые жестянки, обмотанные леской и с крючками внутри.

– Половину одного! Мелкого ты калибра, Герман!

Герман молчал, потому что идти вровень с папой – непростая работа. На один папин шаг ему приходится делать четыре. Улицы печальны и все ведут не туда, утро воскресенья – самое одинокое и тоскливое время, это день, когда Бог проспал все на свете и забыл включить земную сутолоку. На улице кроме папы с Германом только какие-то темные медленные тени, они бредут в свои церкви, чтобы завести Богу будильники, тогда он проснется, разгонит облака, зажжет солнце и настроит новых планов, желательно бы лучше прежних.

– Сейчас познакомишься с двумя моими приятелями. Бяша и Вяша наверняка там. Бяша, между прочим, в пятьдесят девятом поймал исполинский экземпляр, размером с анаконду, представляешь? Он снял с него кожу и на другой год сделал из нее палатку. Честное слово! – Папа остановился и с беспокойством взглянул на Германа. – Сейчас я присочинил немного.

Однако на набережной у «Фреда Ульсена» никого не оказалось. Темные волны медленно накатывали на опоры мостков. С краю была пришвартована старая грузовая шхуна, ее качало, и ветер извлекал скрипучее клацанье из ржавого троса.

Папа огляделся.

– Значит, они попозже придут, Бяша с Вяшей. Это нам повезло, займем лучшие места!

Из клоаки начали спускать канализацию. Папа достал две коробочки и показал, как с ними обращаться. Он трижды взмахнул леской над головой, как ковбой лассо, и забросил; крючок описал красивую дугу, чмокнул по воде и ушел в глубину прямиком к угрям.

Когда подошла очередь кидать Герману, крючок зацепился за ящики на другой стороне дороги.

– Хорошая длина замаха. Давай-ка еще разок, теперь в воду.

Герман снова раскрутил леску, папа сосчитал до трех и крикнул:

– Бросай!

Герман раскрыл ладонь, и крючок упал в воду.

– Подтрави! Отлично лег!

Они вдвоем уселись на краю мостков и стали смотреть на воду. Ничего не происходило. Герман был этому даже рад. Ну а вдруг какой-нибудь угорь только что проплыл мимо Дюнского маяка? Может, он несколько лет плыл, чтобы забраться в такую даль, и теперь приближается где-то в темной толще воды к крючку Германа, выбрав из всех крючков в семи морях именно его? Нет, только не это.

– Запомни, Герман, когда тебе надо снять с угря кожу, ты делаешь надрез по шее, крепко хватаешь его за голову и стягиваешь кожу, вроде как сосиску чистишь. И всё – кидаешь в кастрюлю. А лишних мы потом запечем с картошкой и сыром.

Папа отмотал еще лески и отставил коробочку.

– Что-то я голоден как зверь. Не хочешь по бутербродику?

– Я не голодный.

– А половинку?

Папа опять, конечно, посмеялся, потом развернул пакет, долго вытирал руки о штаны и, наконец, принялся жевать.

– Ты сегодня два пальца в глотку совал? – спросил Герман.

– Я?

Кусок хлеба с колбасой встал у папы поперек горла, и Герману пришлось долго колотить папу по спине, прежде чем бутерброд сдвинулся.

– Ой, еще б немного… – просипел папа, сплевывая в воду. – Спасибо.