Ларс Кристенсен - Герман

– Нахал! – орал он. – Хулиган! Подожди же!

Ждать как раз в планы Германа не входило, он приосанился и неспешно покинул мастерскую, не повернув головы.

Наверху в коридоре разговаривали. Герман притормозил и стал прислушиваться, потом заглянул за угол. Боров и завуч допрашивали уборщицу. Та несколько раз назвала его имя, решительно показывая в другую сторону. Они сорвались с места и помчались по ложному следу, а уборщица обернулась к Герману и помахала ему тряпкой. Герману даже стыдно стало, что он хотел дать ей пинка под зад.

Задерживаться в школе он не стал, а пошел домой хитрыми кручеными зигзагами, чтобы за ним никто не увязался. Он сворачивал в ворота, проходил чужими дворами, и гадкое подозрение свербило все сильнее. Что такое сказал завуч Борову наедине, отчего тот присмирел и заткнулся? Почему он не вывесил Германа за окно за ухо?

На Оскарсгатен Герман пошел спиной вперед: если кто-то идет по его следам, пусть думает, что он повернул. Рядом на снегу тянулись другие следы. Он даже остановился, чтобы рассмотреть их. Это были следы двух ног с шагом почти в метр, и притом вывернутые носок к носку. Сбоку от каждой ноги – следы палки. Понять, в какую сторону шел человек, почти невозможно. Герман долго-долго разбирался, а потом пошел по этим следам вниз на Фрогнервейен, там они сворачивали влево и тянулись вдоль трамвайных путей до улочки Лангбрекке, потом повернули на нее и остановились перед витриной. Вывеска гласила: «Салон красоты и педикюра на Фрогнере [11]». Герман прижался носом к стеклу, а руку приставил козырьком, чтобы лучше видеть. В салоне сидела Муравьиха. Ноги она поставила на скамеечку, другая женщина стояла на коленях и терла ее ступни, а еще одна тянула ей пальцы. Герман даже дышать перестал. Может, они ищут муравьев как раз? Герману их не было видно, но на полу стоял таз – наверняка чтобы топить в нем муравьев. Неожиданно Муравьиха повернула лицо и посмотрела на Германа. Он пригнулся, но не успел: она заметила его. Вид у нее был не то чтобы сердитый, но ужасно грустный, это даже хуже. Герман сорвался с места и припустил прочь, придерживая шапку, и сбавил скорость только на Драмменсвейен. Чинно прошел мимо лавки Якобсена, даже не взглянув на окна. Его по-прежнему грызла мысль: кто же звонил завучу утром?

Из магазина выскочила мама и побежала за ним, но Герман знай себе шел. Она догнала его на следующем перекрестке, сердитая и запыхавшаяся.

– Герман, что случилось?

– Да вроде ничего.

Герман отвернулся, но мама зашла с другой стороны. Она была не слишком-то похожа на себя обычную. И до Германа наконец кое-что дошло. Зря они все думают, что обдурить Германа Фюлькта так легко.

– Сегодня на машину Якобсена-младшего наехал трамвай. Весь бок ободрал. Представляешь?! Столько снега навалило, что под ним рельс не видно.

Герман слушал в полтора уха.

– Дело кончилось дракой. Он огрел кондуктора морковкой по голове!

Мама залилась смехом, но Герман не поддержал ее.

– А что это ты сделал с помпоном?

– Ничего.

– От него почти ничего не осталось!

– Ты его плохо пришила. Он взял и оторвался, – сказал Герман и пошел дальше.

А мама осталась стоять.

Обернуться Герман и не подумал.

Снова начался снегопад, и к тому моменту, когда Герман не спеша, вразвалочку завернул за угол, мама уже основательно продрогла.

Герман лежал на спине, уставившись в потолок. В узком зазоре между шапкой и одеялом чернели тонкие полоски глаз.

– Надо поесть хоть немного, – тихо сказала мама.

Папа держал наготове бутерброды аж с коричневым сыром и клубничным вареньем. Ну и зря. Герман сжал под одеялом кулаки. Папа ушел в ванную, ополоснулся, переодел рубашку, вернулся и сам съел бутерброды. Мама поглаживала одеяло. На улице уже стемнело.

– Я просто хотела тебе помочь, – прошептала она.

– Ты растрепала завучу, теперь вся школа знает, – сказал Герман.

– Я не хотела, – лицо у мамы цвета белой скатерти, а рот – как темная клякса. – Они тебе что-то сделали?

Герман не сводил взгляда с потолка, тот проседал на глазах. В конце концов Герман вытянул руку – поймать его, пока не упал на голову.

– Нет, – ответил он.

Папу терзала какая-то дума, тяжелая, судя по тому, что он сидел на краешке стула и съеживался все сильнее, скоро голова и плечи вообще исчезнут между колен. Мама толкнула его локтем, и он заговорил – должно быть, учил текст весь вечер.