Екатерина Самарова - Когда распахиваются крылья

Слёзы закипали на глазах и безостановочно капали, как вода из протекающего крана, как я ни старался себя успокоить. Я был в тупике. Я не знал, что делать завтра и с ужасом думал о том, как завтра перейду порог школы. Летающие вилы, желток на лице, проткнутая нога, купание в навозной воде прямо перед дурацким Тёмкой – и все это за один день? Не слишком ли много? Но ведь я ничего плохого не сделал, а всего лишь хотел защитить брата! За что так со мной?

Чаша терпения переполнилась, вода вылилась в подвал и затопила всех живущих там крыс. Сгорая от бессильной злости, я встал, поднял лицо к небу и заорал так сильно, как мог:

– Это нечестно! Почему я? Все, хватит, слышишь? Ты слышишь меня?!

Испуганное эхо разлетелось по полям, разогнав сонную вечернюю тишину и спугнув стайку чирикающих воробьёв с черёмухи. Я стоял и требовательно и злобно смотрел в немое закатное розово-оранжевое небо. Ответа не пришлось ждать долго: пролетающий мимо воробей с удовольствием облегчился на мою куртку и с довольным чириканьем полетел дальше.

Нет, ну это точно перебор! Дрожа от бешенства, я раскидал ногами грязь вокруг себя и быстрыми шагами направился к скамейке. Сел на неё и закрыл лицо руками, глубоко дыша и растворяясь в своей озлобленности на весь мир.

Весенний апрельский вечер, дымчатый и колюче-прохладный, навалился неожиданно, покрыв лес, поля и маленькие домики спокойной усталой тишиной, как одеялом. Я очнулся от своих мыслей, когда дальний перелесок уже пропал в надвигающих сумерках. Было ещё не очень темно, но в деревне позади уже уютно зажглись окна, на небе отчётливым серебристым сиянием проявилась луна.

«Надо домой идти, – бесцветно подумал я, – мама уже, наверное, меня потеряла, да и Женька уже ныть начал».

Но только попытавшись встать и вдохнув полной грудью свежий вечерний воздух, я понял, что не могу сделать и шага в сторону нашего двора. Переступить порог дома значило приблизить завтрашний день, опять начать думать о нём, опять ощущать бессильную злобу и метаться внутри своей головы как запертый дикий зверь. Опять почувствовать тошнотворное ощущение тупика. Поэтому я снова прислонился спиной к шершавому осыпающемуся стволу черёмухи и бездумно уставился в одну точку.

Погруженный в мысленную пустоту, я не сразу уловил сначала еле слышный, а потом отчётливо узнаваемый шелест свалявшейся за год сухой травы. По тропинке между тёмных слепых домиков кто-то шёл, совсем не скрываясь, наоборот, отвратительно бодро посвистывая и напевая себе под нос какую-то дурацкую попсовую песню. Чертыхнувшись и сердечно пожелав незнакомцу долгого пути по лесам и полям, я одновременно с неохотой (вот приспичило кому-то гулять именно здесь!) и лёгкой заинтригованностью (кто это из всей деревни добрался до самого её конца на ночь глядя?) разглядывал тёмную в проступающих сумерках тропу.

Прошло несколько минут, во время которых посвистывание пару раз сменялось чавканьем и изумлённо-восхищёнными возгласами непонятного содержания, когда на полянку наконец вышел незнакомый свистун. Это был молодой парень старше меня лет на пять-шесть. Тёмно-русые, слегка волнистые волосы доходили почти до плеч, на красивом небритом лице с тонкими, как будто ускользающими чертами застыла по-идиотски бодрая улыбка оптимиста, неожиданно оказавшегося в крайне пессимистичных обстоятельствах, но не утратившего присутствия духа. Он был одет в нелепый ярко-розовый, цвета упитанного поросёнка, свитер, который светился в темноте как будто подсвеченный, и забрызганные грязью джинсы.

Поймав мой взгляд, парень светло улыбнулся во все свои великолепные тридцать два зуба и не заметил, как наступил в лужу, провалившись в неё по щиколотку. Он тут же подпрыгнул как ужаленный, отрывая от меня взгляд, и ожесточённо затряс промокшей ногой.

– Ох, это очень нехорошо, – проговорил он, озабоченно осматривая сырую штанину. Потом потоптался на месте, примериваясь к сырой ноге, и с непонятной смесью удивления и восторга добавил: – И неприятно! Значит, когда ноги сырые – это неприятно! – словно только что открыл новый физический закон.

Я быстро окинул его взглядом и молча усмехнулся. Конечно, вам, городским, это удивительно – стоит только чуть ножки замочить, так сразу «ох, неприятно!» Я, да и любой деревенский, с детства каждую весну бегающий за корабликами в ручейках и набирающий воды полные сапоги, мокрых ног не боялся. В том, что этот парень городской, я даже не сомневался – ни один деревенский парень не отрастит себе такие длинные лохмы и добровольно не наденет это розовое недоразумение.