Екатерина Самарова - Когда распахиваются крылья

Я почувствовал, как ходят ходуном колени и руки. Как же хотелось сейчас просто разреветься и сбежать навсегда куда-нибудь в лес. Вместо этого я высоко поднял руку с зажатой в ней грязью и истерично выкрикнул:

– Не свалите – закидаю вас этим, – я потряс рукой и отчаянно замахнулся, показывая, что не шучу.

Тёма сузил глаза – в отличие от своих недалёких друзей, все ещё ухмыляющихся и подхихикивающих, он сразу понял, что я не остановлюсь на одном комке и, если надо, буду бежать за ними, пока они не свалят с этой улицы. Тёма все ещё усмехался, но его глаза стали серьёзными:

– Тише, Васяк, мы уже уходим. Тут, знаешь ли, слегка пованивает, – он издевательски подмигнул мне, а его дурацкие друзья снова прыснули. – Пошли отсюда!

Он махнул рукой, и четыре его прихлебателя, все ещё гнусаво хихикая, направились за ним.

– Пока, Наперекосяк! Постарайся сегодня не свалиться в сортир. Хотя о чём это я? Ты ведь и так уже свалился…

И с этими словами все пятеро парней, жутко довольные собой, пошли вниз по дороге прочь с моей улицы.

Я стоял, облепленный со всех сторон гнилой склизкой грязью, и смотрел в одну точку. Соседские дети, наблюдавшие весь этот театр унижений, поняв, что больше ничего интересного не будет, разбредались по своим дворам, чтобы продолжить играть. Только ворота нашего двора были чуть-чуть приоткрыты, и оттуда стрелял в меня блестящими зарёванными глазами Женька. Я очнулся и с отвращением разжал руки – чёрный ком грязи с чавканьем упал в лужу. Вытерев лицо рукавом, я медленно заковылял к дому. Раненая нога, о которой я забыл ещё в бане, начала пульсировать болью, рассекающей до самых кончиков пальцев.

На худом и чумазом лице Женьки виднелись две мокрые дорожки от слёз. В любое другое время я бы тут же рванулся успокаивать брата, но сейчас почувствовал лишь слабое трепыхание сердца и звенящую пустоту.

– Женька, иди домой, – тихо проговорил я, встав прямо перед ним.

– А ты? – всхлипнул брат. – Я с тобой хочу!

– Женька, кому сказал! А ну марш домой! – прорычал я, и мелкого как будто сдуло – ворота захлопнулись, а со двора раздался быстрый шумный топот.

«Ну и хорошо», – вяло пронеслось у меня в голове, и я, уже больше ни о чём не думая и ничего не осознавая, тихо побрёл по дороге в сторону леса.

Ближе к концу деревни дорога, петляя, уходила в лес, в который летом деревенские ходили за ягодами, грибами и душицей. К последним четырём дворам в деревне вела только утоптанная тропинка – в трёх полуразваленных домах никто не жил, а в четвёртый люди приезжали только на лето на несколько недель. Сразу за деревней земля резко уходила вниз, а чуть вдалеке, внизу склона бежал ручей с чистой ключевой водой. Обычно на этот склон водили пасти коров и овец. Но сейчас, в середине апреля, свежая трава только проклёвывалась из-под земли, поэтому склон казался пустым, унылым и грустным.

Последний двор на нашей улице заканчивался широкой поляной, на которой росла одинокая старая черёмуха. Под ней кто-то давным-давно поставил скамейку, так что с неё открывался вид на начинающиеся за ручьём поля, обрамлённые редкими перелесками. Здесь никто обычно не бывал, я даже думал, что люди с соседних улиц и не знают об этом месте. Зато я часто летом гулял здесь один или с Женькой, а зимой мы вдвоём утаптывали горку и катались на санках или ледянках.

Сегодня на скамейке, как почти и всегда, никого не было. Старуха-черёмуха тихо и деловито скрипела ветками на ветру. В тишине еле слышно раздавался лёгкий плеск ручейка. Его чистый звук натолкнул меня на мысль, что я весь обмазан грязью и тухлой водой. Я передёрнулся от омерзения и поскорее сбежал со склона к ручью. Весной из-за растаявшего снега землю у ручья подтопило, но я был в высоких резиновых сапогах, поэтому смог подойти прямо к воде. Вода оказалась настолько холодной, что у меня сразу же свело суставы на руках. Но я упорно вычерпывал её ладонями и плескал себе на лицо, пока с кожи не ушла противная стянутость. Я начал тщательно мыть руки, когда вдруг вспомнил, как несколько минут назад сжимал пальцами гниющий комок грязи. Чувство унижения напополам с ощущением вселенской несправедливости ухнуло на меня, как огромный снежный ком на голову.

Со злости я со всей дури стукнул по ледяной воде, разбрызгивая её по куртке и лицу. Лучше не стало, только ко всему ещё и заболела отбитая ладонь.

«Ну почему именно я? – с бессильной яростью думал я, смаргивая выступившие слёзы. – Почему я? Почему сегодня? Как мне завтра идти в школу? Сколько теперь терпеть насмешки Тёмки и ждать, пока он обо всем этом не забудет? Да и забудет ли? Нет ведь, гад, всем вокруг растреплет! Какую теперь он мне кличку придумает? Был Васяк-Наперекосяк, а сейчас?..»