Донат Шайнер - Сорванец

Обстановка накаляется. Кто-то за это поплатится. Но кто? Тот, кто в эту минуту улыбнётся или шевельнётся. Выдержать, выдержать! Ярда себя не выдаст.

Вдруг кто-то засмеялся. Это был сдавленный смех, скорее какое-то прысканье. Но и этого достаточно! Учитель Горжейш налетел на него, и судьба его была решена. Где бы ни сидел мальчик, учитель выволакивал его из-за парты, хватал за шиворот и за штаны на заднице и нёс его к дверям.

Но на этом дело не заканчивалось. Тот, кто сидел ближе к дверям, распахивал их, и учитель выбегал со своей жертвой в коридор. Двери опять захлопывались, а в коридоре раздавался подозрительный шлепок.

Учитель возвращался в одиночку.

— Продолжим занятия, — заявлял он.

Инцидент был исчерпан, тишина восстановлена. Ярда Кубел убирал спицу, но не на вечные времена. Вскоре история повторялась. Опять кого-то выбрасывали, опять кто-то получал плохую отметку по поведению.

Нелегко было заниматься с таким классом. Но господин учитель Горжейш хорошо понимал нас. Когда он встречал бабушку, он всегда говорил ей:

— Этот парнишка, милая пани, не так уж плох. Сорванец, конечно, но он это перерастёт. Жизнь его ещё обтешет. И мы были ничем не лучше.

И вы знаете, что все мы любили господина учителя Горжейша? Он был для нас как отец.

Однажды весь класс был в возбуждении. Ота Крацик не явился в школу. Господин Горжейш пришёл из учительской, молча ходил вдоль окон, но было заметно, что он собирается что-то сказать. Что произошло? Наконец он заговорил:

— К господину директору пришла пани Крацикова. Она жалуется, что кто-то из вас, ребята, отнял у Оты Крацика очки и разбил их! Признайтесь, кто это сделал?

В классе была тишина. Я оглядывался, не подымет ли кто-нибудь руку.

— Это случилось вчера. Ота говорит, что… — Господин учитель не назвал имени, он ждал. После минутного молчания он сказал: — Пани Крацикова заявила, что это был ты! — И учитель указал на меня.

У меня остановилось дыхание. Как так?

— Я этого не делал, — заявил я, смотря в глаза учителю.

В этот момент двери открылись, и в класс вошёл директор с пани Крациковой.

— Ну как, он признался? — спросил директор учителя.

Господин Горжейш посмотрел на меня, а потом решительно сказал:

— Этот мальчик не виноват.

Тут пани Крацикова закричала:

— Наш Ота никогда не лжёт! И вы, господин учитель, верите этому мальчишке, а моему сыну не верите?

— Да, я ему верю! Он этого не делал, я знаю своих учеников! — После этих слов учитель вырос в моих глазах до самого потолка. — Шайнер — озорник, но он не отнимал и не разбивал очки!

Пани Крацикова опять хотела что-то сказать, но учитель опередил её:

— Кто из вас, ребята, видел, как Шайнер разбил Оте очки?

Было тихо.

— Кто это видел, пусть встанет!

Неужели кто-нибудь действительно встанет? «Нет, не может быть, — говорил я себе, — это была ложь, я этого не делал». И всё же кто-то встал.

Руку поднял Йозеф Мароушек.

— Так как обстояло дело, Мароушек? — спросил его учитель.

— Господин учитель, Ота Крацик вчера хотел, чтобы я дал ему списать домашнее задание. А я не дал. Так он подстерёг меня в парке… Он первый начал. Он на меня наскочил, тут у него очки упали на землю. А я тогда убежал. — Мароушек кончил.

Прежде чем кто-нибудь успел слово произнести, учитель сказал:

— Почему Ота не рассказал дома, как это было на самом деле? Стыдно лгать!

Как мне хотелось в эту минуту поблагодарить Мароушека, а ещё больше — учителя. Он ведь не выспрашивал меня, а сразу сказал, что это не я. Почему он был так уверен? И он сказал, что знает своих учеников. Что же ещё он знает обо мне?

Директор вышел из класса вместе с пани Крациковой. Господин учитель снова прошёлся по классу, а потом сказал:

— Не лгите, никогда не лгите! Я должен верить вам!

Занятия продолжались, а я всё думал о том, как мне отблагодарить господина учителя за его доверие. Если бы он захотел мой нож или даже губную гармошку, я бы дал ему их!

Солнце одержало полную победу. У ручья расцвели лютики, появились первые анемоны и маргаритки. Тепло начало выманивать из земли ростки, а из почек цветы. Земля, растения и облака выглядели как новенькие.

Бабушка тоже не захотела отставать. Она принесла из лесу охапку еловых веток, насадила их на палку и вычистила печную трубу. Потом она обмазала печь глиной, а в следующее воскресенье началась побелка. В извёстку она добавила немного бельевой синьки, чтобы белила отливали голубизной. В один день всё было кончено. В это последнее воскресенье перед пасхой белили повсюду. Все дома и избы чисто оделись, чтобы солнышко об них не испачкалось.