Ребята с улицы Никольской
Глеб Пиньжаков и я жили в одном дворе по улице Никольской, только я — в старом флигеле, а он — на первом этаже хозяйского дома. Второй этаж и маленькую башенку с балкончиком занимал наш домовладелец специалист по малярным делам Александр Данилович Оловянников.
Однажды в сентябрьский вечер 1927 года — а с него, пожалуй, и начали развиваться события, о которых мне хочется рассказать, — я отправился к Глебу. Еще утром в школе мы договорились, что будем сегодня мастерить бутафорские сабли для драматического кружка. Но стать оружейниками нам не удалось: у Глеба оказались гости, вернее, не у самого Глеба, а у его родителей. С Северного завода приехал Игнат Дмитриевич, и, как всегда, не один, а вместе со своим младшим братом Терентием Дмитриевичем. Игнат Дмитриевич, бывший слесарь, могучий семидесятилетний бородач с седыми кудрями, приходился Глебу родным дедом по материнской линии. Дедом считался и Терентий Дмитриевич, но он был чуть постарше Глебовой матери, поэтому в семье Пиньжаковых его именовали просто Терехой.
В боях под Перемышлем во время империалистической войны Тереха потерял правую ногу и ходил на деревянном протезе. Брата он почему-то стеснялся и в присутствии Игната Дмитриевича обычно молчал.
Вот и сейчас Тереха скромно пил из голубого блюдечка чай и изредка поддакивал Игнату Дмитриевичу, спорившему с отцом Глеба, Николаем Михайловичем.
Я поздоровался с Пиньжаковыми и их родственниками и, осторожно присев на лавку, стал слушать.
— Ты, друг Никола, не защищай концессию! — гудел Игнат Дмитриевич. — Понятно? Следовало своим умом выходить из разрухи. А тут, побей меня бог, на помощь капиталистов пригласили…
— Свою-то фабрику вы, городские, иностранцам не спихнули, — с иронией прошептал Тереха.
— Наша фабрика важнее, чем ваш завод, — возразил Николай Михайлович, делая ударение на слове «важнее». — Она требовалась Республике, как воздух. Поэтому все силы и направляли на ее реставрацию. Ведь вы знаете, как колчаковцы фабрику обчистили…
— А наше производство они, выходит, пожалели?!
Северный завод был сдан в концессию, когда я и Глеб учились еще в первой группе [1] В двадцатых годах в школах Советского Союза классы назывались группами.
и на мудреное слово «концессия» мы не обращали ровным счетом никакого внимания. Но в последнее время оно начало нас интересовать, и виноваты в этом были разговоры в доме Глеба.
Николай Михайлович, когда мы решились спросить его, что же все-таки представляет собой концессия, одобрительно произнес:
— Давайте разберемся! Пора изучать экономику. Как бы только понятней растолковать вам… Ну, это такое, что ли, разрешение, которое наша Республика выдает на известных условиях. Договор, понимаете, договор, заключаемый с капиталистическими фирмами на эксплуатацию заводов, рудников… Мудрено говорю?
Мы с Глебом, ничего не ответив, сосредоточенно нахмурили лбы, стараясь вникнуть в суть слов Николая Михайловича, затем переглянулись и чуть не разом гаркнули:
— А для чего договор-то с капиталистами?
— Для чего? — задумался Николай Михайлович. — Давайте и дальше разберемся. — Он заходил по комнате и, ероша кудрявые, как у Глеба, волосы, начал разъяснять. Говорил он так, будто выступал не перед двумя мальчишками, а на собрании в фабричном клубе. — Знаете, наверное, как все хозяйство России после мировой войны и после гражданской пострадало? Факт, что знаете! Восстанавливать его надо было? Надо! И очень быстро… Вот правительство наше и решило на взаимно выгодных условиях заключить ряд договоров, сдать некоторые заводы и рудники капиталистам во временное пользование. Во временное! А пора придет — их технику новую, которую они там установят, на социализм используем… Правда, лучшие-то рудники и фабрики Республика на концессии не собиралась списывать. Могли, конечно, и Северный собственными силами поднять, да там особые причины оказались…
Историю Северного завода мы хорошо знали сами. Да и как было не знать, если о ней часто напоминал Игнат Дмитриевич, а Тереха поддакивал.
Читать дальше