Павел Катаев - Алтайское солнце

— Глядите! — воскликнула вдруг Вера, вскакивая с ящика и бросаясь в угол будки. Она быстро разгребла снег, и ребята увидели охапку пшеничных колосьев. Они примёрзли к полу, и Вера с трудом отодрала их ото льда.

Ещё осенью, во время уборки, кто-то из комбайнеров сорвал охапку пшеницы, перевязал её, словно букет, соломой и принёс в эту будку. Давным-давно уборочная страда кончилась, хлеб убран, зима наступила, засыпала степь снежными сугробами, а букет из пшеничных колосьев, найденный ребятами среди зимнего снега, ветра и мороза, сохранил в себе жар летнего солнца и все чудесные запахи живой степи — травы, мёда и, конечно же, хлеба.

Каждый в отдельности пшеничный стебелёк с колосом, толстеньким и усатым, обледенел, был как бы залит тонким слоем голубого стекла. Весь букет казался хрупким, стеклянным. Женька даже не удержался и воскликнул: «Эй-эй! Осторожнее!», когда Вера начала засовывать пшеницу за пазуху своего зимнего пальто.

Девочка плотно застегнулась, скрыв под пальто находку, уселась на ящик, потеснив мальчиков, и, помолчав, сказала:

— Мы отнесём пшеницу в школу и устроим в пионерской комнате.

Ребята сидели молча. Теперь им казалось, что сегодняшнее путешествие они совершили именно ради того, чтобы найти здесь, во всеми покинутой будке в занесённой снегом степи, обледенелую охапку пшеницы — первой пшеницы, засеянной, выращенной и скошенной на Алтайской целине.

Теперь можно бы и домой возвращаться, но ребята медлили.

Дима достал из-за пазухи свой альбом, карандаш, засунул в рот ластик (он обычно держал ластик в зубах) и проговорил, не разжимая зубов:

— Что нарисовать?

— Рисуй что хочешь, — не задумываясь ответила Вера.

— Скажите — что! — настаивал Дима, и Женя вдруг сказал:

— Нарисуй солнце!

— Солнце? — удивилась Вера. — Неинтересно!

— Очень интересно! — воскликнул Женя. — Ты, наверное, думаешь, солнце везде одно и то же? Ничего подобного. Здесь оно особое, алтайское!

— Верно! — крикнул Дима, да так громко, что зубы у него разжались, и ластик упал под ноги в снег. — Здесь особое солнце. Я обязательно его нарисую. Но мне нужны цветные карандаши. Или акварельные краски. Вот приду домой и нарисую!

— Вы так думаете? — переспросила Вера и добавила — Очень странно. Я как-то не обращала внимания.

Ребята замолчали. Каждый из них думал о чём-то своём. Женька, вспомнив Милочку Ерёмину, которая сейчас, по своему обыкновению простуженная, сидела дома, снова совершил мысленное путешествие через всю страну в Москву, в свой двор, увидел застывший на холоде старый тополь с занесёнными снегом ветвями, увидел засыпанный снегом Московский Кремль с кирпичными зубчатыми стенами, белыми церквами и дворцами, увидел словно бы с высоты весь город и над ним — солнце. Но солнце не московское, а здешнее, целинное, алтайское.

Нельзя было объяснить, почему так произошло. Это можно было лишь чувствовать. И Женька чувствовал.

Прошло двадцать лет.

Вслед за коренастым молодым человеком в бараньем тулупе и пушистой меховой шапке я поднялся на второй этаж. Молодой человек отомкнул дверь небольшим ключиком и, пропуская меня вперёд, проговорил:

— Здесь вы отдохнёте, а отец скоро вернётся!

В тёплой прихожей стёкла моих очков немедленно запотели, я ничего не мог рассмотреть. Сняв пальто и протянув его гостеприимному хозяину, я достал из кармана платок и протёр наконец стёкла, в душе ругая их последними словами. Когда очки запотевают, я начинаю их ругать, совершенно забывая, что во всех прочих случаях жизни они приносят большую пользу. Однако, видимо, такова участь всех нам полезных и близких вещей (да и не только вещей!) — при малейшей оплошности мы забываем хорошие их качества и готовы осудить навсегда.

Но вот очки протёрты, помещены на своё привычное место на носу, и я имею возможность осмотреться. Вешалка, зеркало на стене, тумбочка, на нижней полке которой я замечаю сапожные щётки. В распахнутую дверь кухни вижу газовую плиту, водопроводную раковину, кухонный шкаф с посудой.

Молодой человек пригладил густые русые волосы. Щёки горят румянцем — ведь мы явились с мороза. Глаза доброжелательно улыбаются.

— Проходите, усаживайтесь!

Прохожу в комнату и усаживаюсь в кресло. На стене — ковёр, возле окна — письменный стол, заваленный книгами, листками бумаги, исписанными математическими формулами.

— К зачёту готовлюсь, — объясняет хозяин, устраиваясь на стуле перед письменным столом. — Скоро зимняя сессия. Поеду в Барнаул зачёты и экзамены сдавать. Заканчиваю Политехнический институт.