Александр Батров - Барк «Жемчужный»

Кара Ивановна в ужасе всплескивает руками:

— Тебя искали… Отец… Милиция… Школа… Сейчас же надо сообщить, что ты нашелся!

— Скажет Мотька.

— Какой Мотька?

— Вместе были.

— Где были?

— На море.

— Ходил прощаться с волной — ясно… И что ты держишь в руке? Веточка…

— Груша, — говорит Степик. — Поставишь в операционной…

После этих слов Кара Ивановна сразу добреет.

— Теперь я вижу, что ты и вправду Степик Железный. Значит, не боишься? — забыв о вине мальчика, спрашивает она.

Не ответив, Степик молча ложится в постель. Все, что он мог сделать на земле, он сделал.

— Каравана, утром впусти Мотьку… Пусть стоит за дверью… — просит он тихо.

Утром в операционной вспыхивает яркий, белее снега, свет. И спустя два часа санитары на носилках выносят оттуда Степика. Вслед за ним идут врачи и студенты-медики. Последними из операционной выходят Савелий Петрович об руку с Карой Ивановной.

Закурив папиросу, он устало спрашивает:

— Где-то здесь должен быть мальчик Мотька?

— Я здесь! — неожиданно выйдя из-за колонны, заявляет Мотька.

— Ты? Ну вот, беги и скажи всем, что операция прошла блестяще!

— Есть! — орет Мотька, обрадованный.

Профессор закуривает вторую папиросу и говорит:

— Каравана?

— И вы?…

— Я тоже…

А Мотька, собиратель рыболовных крючков, стремглав мчится по лужам, поднимает ногами фонтаны брызг, брызги обдают прохожих, те возмущенно ругаются, но мальчик, летящий с радостной вестью, не имеет права останавливаться.

С одной стороны — степь. С другой — море. Море и степь молчат. Стоит жаркая тишина. Но в ней чувствуется какая-то напряженность. Может быть, упругость струны; тронешь — и резко зазвенит… И вдруг издалека доносится монотонный скрип колес. Это тащит усталая лошаденка подводу с жалким цыганским скарбом. За подводой идут трое цыган, и с ними высокая цыганка с девочкой.

Идут молча: каждый погружен в свои мысли.

«Скверная пошла жизнь», — думает старый цыган Никола в рваной фетровой шляпе. Спекулировать перцем, синькой и нафталином строго-настрого запретили. А нет торговли — нет жизни. Надо работать. А работать не хочется. Его отец не работал. Дед не работал. Весь род Николы не работал, а только вольно шел по земле…

Второй цыган, Илья, — на нем городской костюм и модные узконосые туфли, — чему-то хитро улыбается. Вот как только они доберутся до Николаева, он бросит эту цыганку с девочкой, а сам подастся в Тбилиси. Там он будет играть в шикарном ресторане на скрипке…

Третий цыган, Павлик, слушая скрипучую песню колес, то и дело поглаживает ладонью свою нейлоновую рубаху. Рубахой Павлик гордится. Он купил ее в Одессе у греческого моряка за царскую сторублевку… Ах, какой глупый грек! Но что это? Рукав рубахи неожиданно отваливается. Расползается и другой. Павлик в бешенстве срывает с себя рубаху, рвет на куски и бросает на дорогу.

Но сейчас никто не обращает на него внимания.

Хуже всех выглядит цыганка. Ее широкая юбка — в заплатах, плюшевая кофта на груди вытерлась, и даже янтарные бусы потускнели на худой шее. Илья, муж цыганки, уже давно не заботится о ней. А к дочке он относится, как чужой.

Девочку зовут Анкой. Ей двенадцать лет. Она больна туберкулезом. В городе она лежала в детской больнице и вышла оттуда веселой и крепкой. А вот в дороге… Сухой кашель разрывает грудь девочки. Болят ноги — две смуглые палочки… Она плетется позади всех и вспоминает, как ей славно жилось в больнице. А здесь пыль… Пыль… Злой отец. И молчаливая мать. Вот только один ленивый дед Никола добрый…

Слева степь. Справа море. Впереди слепящее глаза солнце. Море нравится Анке. Хорошо бы остаться здесь навсегда. Лежать на песке и глядеть, как пролетают над тобой белые птицы…

— Пить! — говорит Анка.

— Проглоти свой язык, дармоедка! — орет на нее отец Илья.

— Пить! — упрямо повторяет девочка. — Пить… «Пить! Пить! Пить!» — подхватывают ласточки, не дающие покоя лошаденке.

«Пить!» — насмешливо каркает ворон, пролетающий над подводой.

— Вода вон там, за мысом, Анка. Потерпи, — говорит мать.

— Рано нам останавливаться, Мария, — недовольно произносит Илья.

— Гад! Собака! — вдруг гневно кричит Мария. От ненависти к мужу ее начинает трясти. Она поднимает с земли горсть пыли и бросает в Илью.

— У-у-у-у! — сдавленно вырывается из груди Ильи. Его глаза становятся красными.

— Эй, Илюша! — предупреждает Никола строго. — Только попробуй… Не люблю…