Клеопатра Гайлит - Крылья

Жеся стояла неподвижно, опустив голову и потирая пальцы. Было больно рукам. На них вскочили большие волдыри. Она потихоньку повернулась и медленно пошла к дверям.

— Обожглась? — участливо — тронул ее за руку Кеша.

— Ага. Маленько.

— Покажи. Ой, ты, как здорово, а? Больно, ага?

— Ничуть не больно.

И добавила:

— Заорал, как бешеный! И чего бегать? Бабка бы не пришла и все бы убрали. А теперь разговоров не оберешься. Подумаешь, дело большое: бумага загорелась. Неудача у всех бывает.

Через часок к Алеевым поднялся дядя Володя. Двери открыла Жеся.

— А матери, что — нет?

— Дежурит.

— А ну-ка, показывай руки.

Жеся перевернула ладони вниз и вытянула руки.

Дядя Володя взял осторожно ее пальцы, перевернул ладони вверх, взглянул на волдыри, посмотрел укоризненно на Жесю и покачал головой:

— Эх ты, бандар-лог! Что я с вами буду делать только, ребята? Ну, на что эти лапы стали похожи? Пузырь на пузыре. Давай мазаться теперь, ничего не поделаешь. Мне вот в аптеке мазь дали.

— А я, дядечка Володя, мылом уже пузыри намылила.

— Башку вот тебе намылить хорошенько надо.

Здорово горят ладони и пальцы. Жеська машет руками, дует на пальцы и мужественно сдерживает слезы боли.

— Ну, пойдем, инвалид, теперь, чай с вареньем пить. Стоит после пожара.

— Меня ваша бабка прогнала, — сквозь слезы улыбнулась Жеся.

— В какую дверь? В сени? Ну, а мы войдем через филину комнату. Все будет в порядке. А варенье, знаешь, самое настоящее черносмородиновое!

Спускаясь по лестнице, Жеся тихонько спросила:

— Дядечка Володя, а если бы я сгорела — меня бы, небось, тоже бы все хоронили, как в Москве стратонавтов этих — Усыскина и Федосеенко?

Дядя Володя даже остановился на ступеньке.

— Ой, ты, какая все-таки дурочка! Люди погибли для науки, а ты бы от баловстве. Не стоит, верно, давать и варенья-те. Придумала! Герой нашелся тоже на земле сырой!

— Дядечка Володя, а поцеловать вас можно? В макушечку?

— Нечего, нечего подлизываться. Стратонавт, тоже!

Далеко-далеко, где бушует мрачный Ледовитый океан, где полыхает в небе сказочное северное сияние, медленно движется по тяжелым волнам гигантская льдина.

На льдине люди. От льдины до земли— 150 километров.

Между льдиной и землей — лязгающие ледяные челюсти грозного океана.

Вчера у край льдины поднялся чудовищной величины ледяной вал: бело-голубые глыбы со скрежетом и скрипом брали приступом огромный пароход.

Льдина сжимала пароход в последнем, страшном об’ятии.

И люди увидели, как льды поползли внутрь парохода через зияющую трещину.

Час. Другой. Все глубже садится в черную воду большетрубый гигант.

Потом пароход резко клюнул носом. Задралась корма. Взвились клубы черного дыма. Люди бросились дальше от края льдины.

И вот — на льдине пусто. Пароход исчез. Бесстрашный красавец — победитель полярных льдов, точно растаял. Как во сне. Исчез, оставив горестную дрожь на раскрытой груди океана. И сто человек пассажиров на льдине — рабочих, ученых, матросов, механиков, профессоров. И пару малюсеньких ребят.

— Как же теперь? — растерялись люди на земле — родственники пленников льдов.

— Ну, товарищи, — за работу, — сказали люди на льдине и принялись строить бараки, кухню| расчищать площадки, заниматься физкультурой, выпускать газету.

А в Кремле мудрый вождь страны подписывал бодрящую телеграмму на льдину, в лагерь полярников, и внимательно выслушивал донесения о мерах спасения бесстрашных путешественников.

Страна бросилась на помощь своим детям.

Соколиной стаей помчались на север самолеты.

Спокойными, уверенными кораблями поплыли туда же дирижабли.

Зашумели-загудели винты огромных пароходов.

Заскрипели нарты, залаяли в упряжках собаки.

Страна затаила дыхание, напрягая силы.

Разложили карту на полу в зале Чеховской школы ребята и, лежа на животах, стали отыскивать точки, обозначенные странными названиями:

— Ванкарем.

— Уэллен.

— Сердце-камень.

— Почему «Сердце-камень?» Наверное, камень похож на сердце. Вот он, ребята.

— Ага. Вот конец его. Мыс Горн называется.

— Думаешь — тут? В Америке?

— А то где? Вот и Ледовитый океан.

— Эх ты, это же — Южный!

— А они в каком?

— В Северном, наверное.

— Васька, ты — учком, скажи, где этот Камень-сердце?

— «Где-где». Вот где!

— Это вовсе Аляска.

— Ну, так что ж?

— Где ж тут Ванкарем?

— Ну, значит не тут.