Аркадий Минчковский - 13 разных историй

— Значит, ты это нарочно ревел? — спросил Лёвка.

— Ну ясно, — подсадка.

— Что?

— Это когда артист сидит в публике и помогает тому, кто на манеже.

— Что же ты нам раньше не сказал, что выступаешь?

— А зачем? Вам бы не интересно было.

И верно, зачем ему надо было рассказывать нам раньше.

— Ты давно помогаешь отцу? — спросил я.

— Только на утренниках.

— Мировой чудак твой отец! — ещё раз выразил свою признательность Смаков.

Домой мы шли в преотличном настроении. Всё время вспоминали ковёрного, и нам было весело.

— Повезло же этому Серёге, — с завистью сказал Лёвка. — Наверно, дома у них обхохочешься, да?!

— Наверно. . . А ты бы хотел быть циркачом?

— Конечно, но только клоуном. Смеши себе — и всё. . . И трудного ничего такого. . .

Что и говорить, можно было позавидовать необыкновенной жизни нашего Елкина.

Мы стали приятелями. Серёга бывал у меня и Смакова. Вместе делали уроки и ходили в кино. Но у Ёлкиных нам бывать не приходилось. Они жили в общежитии при цирке. Туда нужен был пропуск.

Прошла зима. Мы закончили третью четверть. Двоек ни у кого из нас не имелось. Так что настроение было ничего. Начались весенние каникулы. У цирка всё ещё стоял плакат высотой с дом: «В паузах Евгений Ёлкин». За это время без его участия не прошло ни одного представления, хотя после львов выступал дрессировщик Дуров, а его сменили медведи на мотоциклах.

На каникулах мне позвонил Серёга и позвал к себе. К тому времени Ёлкины уже не жили в цирке, а получили квартиру в новом доме, но Серёга, чтобы опять не менять школу, ездил оттуда на троллейбусе. По телефону он сказал, что как следует познакомит меня с отцом. Вот это было здорово! Я немедленно побежал к Смакову. Он как раз болел гриппом и наверняка был дома. Меня не хотели пускать, но я сказал, что есть важное дело, и мне разрешили говорить с ним издали. Лёвка лежал на кровати с карандашом в руках и чихал в журнал «Огонёк».

— Ты не знаешь, какая река из четырёх букв протекает на юге Франции? — спросил он меня.

Откуда мне было знать? Я и своих-то всех не знал. Я рассказал, что завтра увижу дома Евгения Ёлкина. Смаков бросил «Огонёк» и перестал чихать. Лицо его стало таким растерянным, что я уже пожалел, зачем сказал. Я побоялся, что теперь он может совсем не выздороветь.

— Вот похохочешь, да? . — сказал Лёвка, не скрывая зависти.

«Спрашиваешь. . . » — подумал я, но не стал расстраивать больного, а только пожал плечами. Лёвка взял с меня слово, что я запомню все до единой штучки Евгения Ёлкина и перескажу ему в тот же вечер.

На следующий день я поднялся на пятый этаж дома на большом широком проспекте. Дверь нужной мне квартиры была самая обыкновенная. Ни афиш, ничего такого. . . Как на всех, почтовый ящик, а на нём наклеено: «Известия», «Советская культура», «Техника—молодёжи». Ниже была приделана металлическая пластинка :

Я уже стал подумывать, туда ли я попал, но потом сообразил, что и у артистов бывает отчество, и нажал беленькую кнопку звонка. Мне открыл Серёга.

— Входи, — сказал он. — Молодец, что пришёл.

Я шагнул в маленькую прихожую. На вешалке висели пальто и зелёная шляпа. Кто-то, наверное по радио, играл на скрипке. Бойко затявкала собачка. Я догадался, что это Великан, и обрадовался, — значит, Серёгин отец дома. Вдруг скрипка перестала играть. Отворилась дверь, и в прихожую выскочили не один, а сразу три Великана.

— Цыц, свой! Друг! — прикрикнул на них Серёга.

Собачки умолкли и, как по команде, завиляли хвостами, а в дверях появился Серёгин отец. Честное слово, не знай я, куда пришёл, — в жизни бы не поверил, что это Евгений Елкин. У того, что стоял в дверях, было простое, не клоунское лицо, на голове берет с хвостиком, а на ногах самые домашние тапки.

— Вот, папа. . . — начал было Сергей, но отец перебил его :

— Как же, помню. .. Встречались. — Он протянул мне руку. — Только вот, как зовут, запамятовал.

Серёга напомнил отцу, как меня зовут, хотя, конечно, тот никогда и не знал.

— Зайдём, — кивнул Ёлкин-старший.

Я пошёл за ним, Серёга за мной. За нами, мелко стуча лапками, побежали собачки. Я ждал, что вот сейчас Ёлкин повернётся и что-нибудь выкинет, и приготовился смеяться.

Но он ничего не выкинул, а вдруг спросил меня:

— Слушай, ты не шахматист, часом? . . Второй час бьюсь над задачей... Нужен мат в три хода.

Я подумал: «Вот оно, начинается, . . » — и, кажется, уже начал глупо улыбаться. Но ничего не начиналось. . . На большом письменном столе действительно лежала раскрытая шахматная доска с расставленными на ней фигурами. Ёлкин-старший смотрел на меня, а мне ничего не оставалось, как пожать плечами. Будь бы тут Лёвка, он бы тоже не мог помочь делу. Оба мы в шахматах знали только ходы. Вот Добкин из нашего класса — «подпольный чемпион». Он в школу с маленькой доской ходил и сам с собой под партой в шахматы играл. . . Но не бежать же было за ним.