Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Значит, ждать, когда люди во всем убедятся сами? Но он не хочет ждать, не имеет права.

Ночь Гошка спал плохо. И едва вишневая ветка твинькнула под утренним ветром по стеклу, вскочил на ноги. Умылся, немного поел. Мать в этот день не работала, и Гошка снова ушел из дома. Надо было с кем-то поговорить, посоветоваться. Но с кем? И главное, о чем? И как обо всем рассказать?

И он снова бесцельно шатался по городу, не находя себе места. Сходил на реку, побродил по роще, часа два одиноко лежал в тени сада. К дому Юльки больше не шел, боясь теперь лишь одного: а вдруг Юлька жалко улыбнется и скажет: «Это правда». Тогда как быть? И как жить тогда дальше?

Вечером мать сказала:

— Давай, Гоша, поговорим.

— О чем? — безразлично спросил Гошка. — О Юльке?

— О ней, — подтвердила мать. — Ты должен понять, что я хочу тебе только, хорошего. Ты веришь мне?

Гошка молчал. Верил ли он матери?

Если бы она спросила об этом раньше, он бы, наверно, рассмеялся, настолько ненужным и нелепым показался бы ему этот вопрос. Ему даже и в голову никогда не приходило, что можно жить, двигаться, смеяться, не веря матери. Мать была для него всем. Как же можно ей не верить? Но сейчас он не мог ответить на этот вопрос. Что-то сдвинулось в нем, незримо изменив и отношение к матери. И на губах его застыл тот же вопрос к ней: «А ты мне веришь?» Раньше — он это знал твердо — она верила ему, сейчас — сомневался.

Его мать, у которой он учился справедливости, теперь не хотела сама разобраться во всем и только повторяла слова, которые слышала от Софьи Леонидовны.

— Там сплошные пьянки. Люди потеряли человеческий облик. Софья Леонидовна такое мне рассказала… Женечка все видела своими глазами…

— Что? — в упор спросил Гошка. — Что видела твоя Женечка? Что она могла видеть? Что там пьют? Значит, пусть пьют? Пусть Юлька станет пьяницей? Ты этого хочешь?

— Это не наше дело, Гоша.

— Не наше? — закричал Гошка. — А чье же? Когда из-за водки попал в аварию отец, то было наше, а когда другие — то не наше? Ты же умная, справедливая, что ты говоришь сейчас? Почему тебе было больно, когда погиб наш отец, а сейчас — нет?

— Почему? — повторила Татка.

— Замолчи, — сказала ей мать. — На это, Гоша, есть власть, она пусть и смотрит.

— Значит, пусть пропадает Юлька? — тихо спросил Гошка. — Да? Пусть она пропадает? Как наш отец?

— Пусть пропадает? — повторила Татка строго. — Да?

Мать ничего не ответила. Лишь обвела долгим взглядом своих взъерошенных, упрямых, непохожих на себя детей, тяжело вздохнула и, не оправдываясь, сказала:

— Я, может быть, что-то не поняла, Гоша. Я не знаю…

— А я знаю, — твердо сказал Гошка. — Юлька в беде, и я ее не оставлю. А Женечка твоя — дрянь. Такая дрянь!

— Дрянь! — решительно подтвердила Татка.

— Ладно, — опять вздохнула мать. — Идите спать. Дайте мне подумать.

И долго сидела в одиночестве.

И снова была хмурая, тревожная ночь и такое же хмурое утро. Когда оставался всего час до начала последнего экзамена, словно кто подтолкнул Гошку. Ничего не сказав матери, выскочил он за дверь и бегом бросился к дому Юльки. Она же тоже пойдет в школу…

Сначала он подождал Юльку во дворе. Но когда понял, что может опоздать в школу, решительно шагнул в подъезд дома, поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. За дверью приглушенно звякнуло, и он оторвал палец от кнопки, подождал. Но дверь не открывалась. Тогда он нажал на кнопку еще и еще раз.

Он слышал, как звенел звонок, но никто не шел к двери, не открывал, и в квартире была полная тишина. Гошка позвонил еще раз — длинно, настойчиво. За дверью было по-прежнему тихо. И вдруг у него, как от испуга, заколотилось сердце. Он еще ничего не понял, но уже твердо знал, что там, за закрытой дверью квартиры, где беспомощно звенит звонок и стоит пугающая тишина, что-то произошло. И он бросился всем телом на дверь, замолотил по ней кулаками, кажется, даже закричал…

Крашеные половицы были, как в тумане. Они то надвигались одна на другую, то расползались в разные стороны, и какие-то крошки на них были видны отчетливо и резко.

— Тавай, тавай!

Половицы слились вместе и больше не плыли перед глазами.

— Тавай, Улька, тавай!

Голова прояснилась как-то сразу, и Юлька с удивлением поняла, что лежит на полу и кто-то тянет ее за волосы. Юлька приподнялась на руках, села, еще не понимая, что произошло, и увидела Борьку.

— Ты упаля?

— Упала, Боренька…

Болела шея, и Юлька машинально провела по ней ладонью. Веревка? Откуда? Ах, да… Юлька торопливо вскочила с пола, качнулась в сторону, чтобы не упасть, села на поваленную набок табуретку. И сейчас же длинной трелью зазвенел в прихожей звонок. Он гремел необычно громко и настойчиво, мешая Юльке сосредоточиться и сообразить, что надо сделать, чтобы он наконец умолк. Потом раздался грохот. С трудом поняв, что стучат и звонят в их квартиру, что надо открывать, она осторожно, хватаясь руками за стены, пошла в коридор.