Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Дома, закончив уборку, накормив брата, подумала было о том, что не худо бы сейчас еще раз примерить аккуратно повешенное вчера на плечики платье, а заодно и туфли. Но сдержалась. Решила потерпеть до утра. А уж утром… Утром будет большой Юлькин праздник. Надо только все постирать, чтобы не надевать платье на грязное белье. И сама она, конечно, немножко помоется.

И Юлька торопливо принялась за стирку.

Проснулась Юлька раньше всех. Легко вскочила с дивана, не накидывая халата, побежала на кухню, где сушилось постиранное ночью белье. А вдруг да не успело высохнуть?

Но все было в порядке. Юлька включила утюг, с удовольствием умылась, прямо на кухне выгладила и надела свежее, приятно пахнущее белье, начала причесываться.

Уж что-что, а волосы у Юльки замечательные. Длинные, густые, шелковистые. И цвет модный — светло-каштановый. Девчонки уж сколько раз ей говорили:

— Эх, Юлька, мне бы твои локоны!

Она кончила пить чай, когда встала мать.

— В школу, что ли? — спросила она, рассматривая Юльку.

— В школу, мамочка. Сегодня у нас последний экзамен.

— Последний… — усмехнулась мать неохотно. — Хватит тебе еще экзаменов. Всю жизнь экзамены. — Вздохнув, вопрошающе уставилась на дочь. — Там ничего нет? От вчерашнего?

И уселась за стол.

Юлька поставила перед матерью стопку, посмотрела на часы: восемь уже. Что ж, пора собираться. Она открыла шифоньер и на том месте, где повесила свое новое платье, ничего не увидела. Пустые, кажущиеся сейчас удивительно голыми, одиноко висели плечики. «Куда же оно делось?» — без тревоги подумала Юлька, осматривая почти пустой шифоньер.

Платья не было. Юлька прошлась по комнате, заглянула в спальню. И там не было.

— Мамочка, а где мое новое платье?

— Где повесила, там и возьми.

— Оно в шифоньере было.

— В шифоньере? — мать поморщила лоб, подумала. — Поищи хорошенько.

— Да нет там, мамочка.

— Ну, стало быть, нет, — согласилась мать. Подумала еще и вдруг сказала: — Пропили мы его, должно.

— Как… пропили? — похолодела Юлька.

— Тимофеевна, сука, что-то там брала и менять носила, — медленно и лениво, морща лоб и припоминая, процедила мать. — Видно, платье.

— Мамочка! — закричала Юлька. — У меня же экзамены. Мне в школу… Мне подарили…

— Ну и что? Возьми другое.

— Какое? Нет же у меня другого? То ведь старое совсем. Оно рвется все…

— Не велика беда, — отмахнулась мать. — Не барыня, сходишь и в этом. Я вон хожу.

«Не барыня, — с недоумением отметила про себя Юлька. — Но неужели она не понимает?» И взглянула на мать.

А та сидела все в той же лениво-равнодушной позе, держа в руке пустую стопку. Не было на ее лице ни удивления по случаю пропажи, ни волнения за Юльку, ни озабоченности. Было лишь одно — недоумение и сожаление по поводу того, что так быстро, так неожиданно только что полная стопка стала вдруг пустой, ничуть не утолив мучившей ее жажды. И словно не веря этому, она вновь поднесла пустую стопку ко рту, опрокинула, ловя кончиком языка капли винной влаги.

Юлька вздрогнула и, может быть, впервые в жизни почувствовала гнев и отвращение к матери. Как она может так говорить, так омерзительно равнодушно вести себя, если сегодня в Юлькиной жизни такой важный, такой решительный день! Неужели ей ничего уже не интересно и ничего ее не волнует, кроме несчастных капелек в стопке?

— Как ты могла разрешить Тимофеевне? — еще сдерживаясь, спросила она мать. — Почему эта старая пьяница делает в нашем доме, что захочет?

— А ты кто здесь такая, чтобы мне указывать? — спросила мать, и глаза ее сверкнули откровенной злобой. — Кто ты такая? Ты хоть рубль заработала, чтобы мне указывать?

— Заработаю, — крикнула Юлька.

— Заработаю… — передразнила мать. — А пока только жрать горазда. Повисла на моей шее, как камень… Если бы не ты, я бы давно уже с хорошим человеком жила, а с вами, довесками, кому я нужна? Глаза бы мои на вас не смотрели, чтобы вы передохли скорей.

Как от удара сжалась Юлька, даже лицо руками закрыла. За что она так ее, за что? Но все еще надеясь, что мать просто погорячилась, с надеждой взглянула в ее глаза, ища в них хотя бы искорку жалости. Но глаза матери смотрели холодно и зло.

«Больше у меня нет мамы», — вдруг поняла Юлька. И волна тупого безразличия неслышно разлилась по всему телу.

Давно ушла мать, а Юлька бесцельно ходила по комнате, беззвучно шепча: «Все, все, все». Не будет ни свидетельства за восьмой класс, ни работы, ни денег. Свое старое платье она даже не заштопала вчера, не готовила, зная, что у нее есть во что сегодня одеться. И вот — идти не в чем.