Надежда Надеждина - Иринка-рябинка [авторский сборник]

«Щенячьи уши» разом обвисли.

Федотову было и смешно и досадно, и в то же время он чувствовал невольное уважение к мальчишке, который его перехитрил.

— Так куда ж ты нацелился?

Мальчик молчал.

— В штаб?

— Ага, — сквозь зубы процедил мальчик.

— Ладно, сведу тебя в штаб, чертёнок! Пусть разбираются сами!

— Давай теперь познакомимся! — сказал командир, когда мальчик, доев похлёбку, аккуратно вылизал ложку. — Тебя как звать?

— Мишка.

— Валенки у тебя знаменитые!

— Я их в дедовском чулане нашёл, — похвастался Мишка. — Немного великоваты, но я соломы в них напихал. Небось босого в партизаны не примут.

— И с валенками не примем: возраст не тот. Так что, Миша, и не просись.

— А я к вам и не прошусь! — гордо ответил Мишка. — Меня дед в партизаны примет. Может, он сам начальник. Хохлов Пётр Сергеич. Не слышали?

Мужчины, бывшие в штабной избе, молча переглянулись. Все они знали старого партизана Хохлова, с неделю назад погибшего в бою.

— А мать у тебя есть? — помедлив, спросил командир.

— Не знаю. Год восемь месяцев не видел. Она отправила меня на лето в деревню к дедушке с бабушкой, а тут война.

— Значит, у тебя всё-таки есть родные: твоя старая бабушка. И ты от неё сбежал!

— Я не сбежал, — насупился Мишка. — Моя бабушка из Карташихи. Вы про эту деревню знаете?

— Знаем, — кивнул головой командир.

В Карташихе немцы загнали в сарай и сожгли живьём деревенских женщин и детей в отместку за помощь партизанам.

— Моя бабушка… — Мишка засопел и отвернулся к стене. — В том сарае моя бабушка тоже была…

В штабной избе стало тихо-тихо. Командир подошёл к Мишке, положил руку на его плечо:

— Приляг, Миша! Ты устал, тебе надо выспаться, отдохнуть. Вот полушубок, укройся. Будет теплей.

Мальчик лёг на лавку, натянул на себя полушубок, но через минуту полушубок зашевелился.

— Они бы и меня спалили, — донёсся до командира глухой Мишкин голос, — только меня не было. Я в район за солью ходил. Соли-то теперь в деревнях нету.

— Это мы тоже знаем. Спи, Миша, спи!

И Мишка заснул, да так крепко, что не слышал, как Федотов снял с него валенки и поставил сушить на печь.

Стали укладываться и другие жившие в штабной избе партизаны. Только командир при свете коптилки ещё работал над картой, разостланной на деревянном столе.

Было уже за полночь, когда Мишка проснулся. Он мельком взглянул на командира и, спрыгнув на пол, начал торопливо шарить под лавкой.

— Ты чего там ищешь?

— Отдайте мои валенки, — буркнул Мишка, — я к деду пойду.

— А может, у нас останешься?

— У вас? — Мальчик пронзительно взглянул на командира. — Значит, и деда тоже убили? И его…

Ноги у Мишки подкосились, он сел на пол, уткнулся в колени вихрастой головой.

— Твой дед пал смертью храбрых, — сказал командир. — И, хотя это не по правилам, мы решили оставить тебя в бригаде. В память твоего деда. Он был славный партизан. Ты будешь… — командир запнулся, не зная, какую должность придумать Мишке, — будешь моим адъютантом. Это тебе подходит?

— Подходит, — выдохнул Мишка.

— А сейчас давай спать. Завтра обо всём поговорим.

Мальчик пошёл было к лавке, но сейчас же вернулся. Порывшись в кармане, он положил на стол перед командиром маленький, но туго набитый холщовый мешочек.

Командир пощупал замусоленную холстинку: в мешочке заскрипело.

— Это ещё что такое?

— Это соль, — строго сказал Мишка. — Я её деду нёс. Возьмите, ведь теперь будем вместе есть.

С тех пор они делили вместе: радость и горе, хлеб и соль. И мальчик верил, что партизанский хлеб он ест не задаром: свои задания он всегда выполнял.

Иногда Мишке поручали переписывать партизанские листовки. Их тайком распространяли среди населения захваченных немцами деревень.

Мишка писал старательно, даже высовывал от усердия язык. Каждую букву ему хотелось вывести чётко и красиво. Ведь это был не просто диктант, а самые важные слова: «Все на врага», «В бой за Родину», «Мы победим».

Мишке вспоминался родной город, деревянный домик, в котором они жили с матерью. Теперь там хозяйничают фашисты. Может, и дома уже нет, его сожгли, а может, и мамы нет.

В сердце мальчика поднималась ненависть. Написав последнюю фразу «Смерть немецким оккупантам», он ставил три восклицательных знака, острых, как три штыка.