Надежда Надеждина: Иринка-рябинка [авторский сборник]

— Мироновы, как в семье кто родится, дерево садят. У них уже целый сад.

— И у нас будет сад! — похвастался Кирик.

Заходило солнце. Ещё багровей стали на клумбе ростки пионов. Как будто это была не клумба, а гнездо, откуда аисты высовывали свои красные клювы. Песок на дорожке порозовел.

Двое мужчин стояли на розовой дорожке и смотрели на новое деревце, появившееся в саду. Оно было ещё голое. Только на самой макушке подрагивал листок, пушистый и нежный, как птичье пёрышко.

В лесу был чужой. Федотову сказали об этом следы на свежем снегу.

Чужой не знал партизанских троп. Дойдя до старого дерева, он свернул не вправо, к штабу, а влево.

Следы были крупные. Но странно — шагал этот человек не по росту мелко.

Кого он искал в засыпанном снегом партизанском лесу? Что, если это немецкий лазутчик? Деревенские не ходят за хворостом в такую даль.

Федотов снял с плеча автомат и, чутко прислушиваясь к ледяной тишине, пошёл по следу.

Он миновал березняк. Седые от инея ветки были неподвижны. Они словно вмёрзли в голубой хрусталь воздуха.

На краю лесного болота одиноко росла молодая пушистая ёлочка. Столько снега намело ей под лапы, что деревце укоротилось: ёлочка словно присела на корточки.

Что-то тёмное шевельнулось за её стволом.

— Стой! Буду стрелять! — вскидывая автомат, предупредил Федотов.

— Дядя, не стреляйте! — услышал он детский, писклявый голос. — Дядя, я не фриц, я свой.

— А ну, покажись!

Из-за ёлки показался мальчик лет двенадцати. Скуластый, востроносый, очень худой.

Глаза у него были жёлто-коричневые, круглые и влажные, как у щенка. Круглые глаза восторженно и преданно смотрели на Федотова. Если б мальчику не мешали огромные пегие валенки, неуклюже болтавшиеся на тонких ногах, он бросился бы к Федотову бегом.

— Дядя, вы партизан?

— Уж больно ты любопытный! Зачем тебе знать?

— Я тоже хочу в партизаны. Дядя, вы меня проводите в штаб?

— Пусть мамка на печку тебя проводит! — с досадой крикнул Федотов. — Топчется по снегу всякая мелочь, только людей путает. Ступай домой и больше в лесу не следи.

— Да я… — начал было мальчик.

Но Федотов сердито оборвал его:

— Ты мне зубы не заговаривай! Ишь что придумал: в штаб! Только тебя там и ждут!

И мальчик замолчал.

Его бледное лицо казалось ещё бледнее от свежей, яркой царапины на щеке. Видимо, напоролся на колючку, когда продирался сквозь кусты. А зачем лез, на что надеялся? Если всех желающих в партизаны мальчишек водить в штаб, так это будет не бригада, а прямо-таки детский сад.

— Утри лицо, — уже мягче сказал Федотов. — Ишь раскровянил щёку.

Мальчик машинально провёл ладонью по лицу. У Федотова кольнуло сердце, когда он увидел эту маленькую, потрескавшуюся от стужи, голую руку. Варежек у мальчишки не было.

Чтоб не разжалобиться, Федотов отвёл глаза в сторону и скомандовал нарочно грубо?

— Ступай домой! Живо! Кому говорю!

Мальчик передёрнул плечами и, скрипя валенками, медленно пошёл по заснеженному болоту.

«Обиделся! — провожая его глазами, подумал Федотов. — Смотрите, какой гордый, ни разу не обернётся. С характером паренёк!»

Федотов переждал, пока мальчик уйдёт подальше, и вернулся на партизанскую тропу.

Как будто всё было в порядке. Он без особых хлопот отделался от мальчишки. Но на душе у него было нехорошо.

Всё вспоминалась закорузлая от стужи маленькая рука. Ведь глупый ещё. Заблудится, замёрзнет в лесу. Нельзя его бросить. Хоть до просёлочной дороги, а надо мальчишку проводить.

Партизан повернул назад. И вдруг он услышал сахарный скрип снега. Едва Федотов успел спрятаться за дерево, как из кустов вынырнула знакомая фигурка.

Рассчитывая, что сердитый дядя уже далеко, мальчик спокойно шёл по его следу. Чтобы лучше читать след, он пригнулся. Концы его расстёгнутой ушанки подрагивали, как уши обнюхивающего дорогу щенка.

— Да ты, оказывается, следопыт! — с усмешкой сказал Федотов, выходя из засады.