Борис Полевой - Мы - советские люди. Рассказы

- Да, вот как оно получилось…

- Ну, а дальше?

- А дальше что ж?.. С закатом немцы сами с горы ушли. Страшна, должно быть, была им наша гора. Мы поднялись наверх и не узнали нашего лагеря. Строили его в лесу, а тут - лесосека, вкривь и вкось деревья валяются. Снега почти нет, его снесло, и всюду громоздится развороченная мерзлая земля. Мы нашли своих убитых. Немцы собрали их, аккуратно сложили в сторонке, даже ветками закрыли. Должно быть, очень уж поразило их это наше упорство. Но Ивана среди убитых не было. Тогда мы послали человека за лопатой и ломом и стали разбирать обломки блиндажа. Земля была закоптевшая, пахло гарью. А когда мы добрались до остатков накатника и подняли обугленные бревна, под ними у пулемета нашли обгорелые кости и нож.

Шахтер поднялся было из-за стола, но мальчик опередил его, соскользнул с колен, исчез в соседней комнате и вернулся, неся в руках короткий штурмовой нож. Он был без чехла, без ручки. Синяя окалина покрывала металл, но сквозь нее все еще можно было разобрать марку советского завода. Такие ножи входили в обязательный комплект вооружения наших парашютных войск.

- Вот этот нож,- сказал шахтер, бережно принимая из наших рук посиневший клинок.- Не плачь, Ярмила, зачем слезы показывать при посторонних?

- Я не плачу,- сказала хозяйка и каким-то очень женским жестом провела ладонью по своему лицу, ставшему вдруг некрасивым.

- Папа, а что потом пленный говорил? - требовательно спросил мальчик, снова усаживаясь на коленях отца.

- Ах, пленный… В самом деле. Так вот, после этого разгрома отряд наш возник снова. Он даже больше стал. Мы действовали и на шоссе и на железнодорожном полотне. Ну вот, раз к нам перебежал один мадьяр, солдат из егерской части, что гору нашу штурмовала. Он нам и рассказал, что случилось, когда они на вершину прорвались. Очень их всех тогда поразило, что на ней не оказалось ни живой души. Куда девались люди? Кто стрелял? И вдруг из блиндажа - бах, бах!.. Бросились к проходу. Еще несколько выстрелов. Один солдат упал, а из блиндажа никто не выходит. Тогда стали сбоку подползать к блиндажу. Забрались на крышу, кричали в продух: «Сдавайтесь - сохраним жизнь!» В ответ молчание. Но стоило неосторожно подойти к ходку - граната, другая граната… Тогда прикатили бочку с бензином, облили блиндаж и зажгли. И опять: «Вылезайте - сохраним жизнь!» И опять никто не вышел. А когда блиндаж уже превратился в костер, оттуда сквозь рев пламени послышалась песня. Какой-то человек слабым, хриплым голосом даже не пел, а выкрикивал слова «Интернационала». А потом взрыв… Вот и все.

- А пакет? - спросил Алексей Егоров, командир, любящий точность.- Вы отдали его нашим офицерам? Что было в пакете?

Шахтер кивнул головой:

- Я показал пакет вашим офицерам, они пожали плечами и вернули его мне. Там был всего-навсего кусок старой газеты.

Собеседник сделал движение, пытаясь встать. Шустрый, как синичка, мальчик снова сорвался с его колен и исчез в соседней комнате. На этот раз он вернулся с деревянной шкатулкой нехитрой кустарной работы. Это, должно быть, был сейф семьи, и из него сначала были извлечены паспорта, сберегательная книжка, какие-то бумаги, свернутые в трубочку деньги, а потом, со дна, конверт, аккуратно обернутый в прозрачный целлофан. Конверт еще хранил черные следы пальцев и пятна крови, побуревшие, почти выгоревшие. В конверте был кусок братиславской газеты тех дней, небрежно оторванный. На одной стороне заметка о торжественной встрече в Братиславе какого-то гитлеровского генерала, изложение последней речи Тиссы, произнесенной с амвона после воскресного богослужения. На оборотной стороне какие-то объявления о срочных распродажах. И все.

Мы долго рассматривали этот старый конверт, хранящий никому не нужную бумагу. И он показался мне последним, очень выразительным штрихом, дорисовывавшим портрет неведомого нам советского парня, называвшего себя Иваном.

- Ну вот и все. Больше ни рассказывать, ни показывать нечего,- сказал хозяин, бережно обертывая конверт целлофаном.- Вот и вся история.

- Папа, а про свою бригаду? - требовательно попросил маленький Иван.

- Про бригаду что ж, Ванечка… Бригаду мою, это верно, хлопцы зовут Ивановой. И не стыдно перед хорошими людьми: добрая бригада! Только уж это, сынок, особый рассказ…

В дверях появилась Ярмила. Она прижимала к груди ребенка. Как у всякой матери, держащей в руках спящего младенца, лицо ее дышало тихим довольством, и только припухшие веки напоминали, каким оно было недавно. Прижимая правой рукой ребенка, левой она разлила по кружкам остатки пива, но к нему уже никто не прикоснулся. Все молчали. И думал я в эту минуту о том, что в наш атомный век продолжают возникать легенды и что будут они рождаться всегда, пока живет человек, пока существуют такие неотделимые от него понятия, как честь, дружба, любовь к родине, национальная гордость, пока у народов, населяющих нашу планету, не угасла живая память.