Холгер Пукк - Зелёные маски

Молчание.

— Хорошо. Тогда проголосуем. Кто за то, чтобы исключить?

Отряд должен вынести приговор. Да или нет.

Руки поднимаются: одни сразу, другие медленно, третьи — лишь после того, как Калью начинает подсчитывать голоса.

Вальтер боится шевельнуться. Даже глаза его перестают бегать.

Калью считает:

— Один, два, три, четыре.

Затем, махнув рукой, говорит:

— Чего тут считать! Единогласно. Руки подняли все.

В комнате воцарилась гробовая тишина.

— Вальтер Курвитс! Встань!

Решение отряда — закон. Калью снимает с шеи Вальтера красный галстук.

Вальтер стоит в конце стола. Он больше не пионер. Он больше не товарищ по отряду. Теперь он всего лишь одноклассник.

— Можешь идти! — Старшая пионервожатая указывает на дверь.

— И помни, Вальтер, все ошибки можно исправить. Как в тетради, так и… в своём сердце, — говорит учитель Норман.

Бывает ли у преподавателя более грустная минута, чем та, когда осуждают его ученика? Вряд ли. Не удивительно, что в глазах Аугуста Нормана появляется какой-то странный блеск.

Тяжело ступая, пересекает Вальтер комнату. Вслед ему никто не смотрит. Нет. Это было бы чересчур больно. Терять товарища всегда нелегко.

Звук шагов уходящего глухо раздаётся в комнате.

Внезапно шаги замирают.

Все поднимают головы.

Вальтер стоит держась за ручку двери. Он оборачивается и обиженно бормочет:

— А парни Казе?.. Ведь они тоже пионеры…

Волли не выдерживает:

— Вон!

Вальтер скрывается за дверью.

Отряд молчит. Всем становится ещё тяжелее. Тяжело и стыдно за одноклассника.

По-видимому, для того, чтобы исправить свои ошибки, Вальтеру понадобится немало времени.

В зале постепенно гаснет свет. Зрители делают последние приготовления: один ищет очки, второй торопливо шелестит конфетной обёрткой, третий хочет напоследок шепнуть на ухо соседу что-то важное.

На стенах ещё тускло светятся продолговатые, похожие на трубки лампы. Понемногу меркнут и они. Вскоре в погружённом во мрак зале, точно глаза циклопов, остаются гореть только кроваво-красные сигнальные лампочки над дверьми.

На экране возникает светлый прямоугольник, словно огромный чистый лист тетради.

Раздаётся музыка, и прямоугольник исчезает. Сейчас появится знакомый заголовок киножурнала.

Но нет! Сегодня происходит что-то необычное!

Перед глазами застывших в ожидании зрителей вспыхивает странный текст:

„ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

Вчера вечером в нашем прекрасном городском парке каменщик Каарел Тувике вытоптал цветы на большой круглой клумбе.

Эсмеральда Лооритс — продавщица продуктового магазина на улице Койду — играла со своей дочерью в мяч на газоне.

Валентина Иванова — почтальон — нарвала для себя в парке большой букет астр.

Вместе со всеми посетителями кинотеатра мы просим вас не совершать таких поступков в дальнейшем.

По залу проносится гул голосов. Зрители наклоняют друг к другу головы, одобрительно кивают.

— Видала, вот это да, пригвоздили к позорному столбу! — со смехом басит седой старик, обращаясь к сидящей рядом с ним старушке.

Какая-то женщина вскакивает с места, пробирается между рядами и чуть ли не бегом направляется к выходу.

Из-за портьеры на мгновение вырывается полоса света и падает на её лицо. Многие из зрителей узнают Эсмеральду Лооритс, продавщицу магазина на улице Койду.

— Где ваш директор? — кричит раздражённая продавщица, обращаясь к билетёрше.

Да-а. Слова на экране подействовали!

Молодая женщина в первом кресле четырнадцатого ряда наклоняется к своему соседу — мальчику.

— Ну, Пээтер, не за такие ли проделки заработал два знака и ты? — спрашивает она.

Мальчик не произносит ни слова. Зато сидящая у него на коленях девочка возбуждённо шепчет:

— Мама, он больше не делает этого! Не делает. Он дал мне честное слово. Пээду, ты ведь не ломаешь больше ветки с того большого дерева? Правда ведь?

Лицо Пээтера расплывается в улыбке. Ах уж эта Вийве, всегда-то она всё выболтает в самый неподходящий момент!

— Не ломаю, Вийве. Больше не ломаю.

Начинается журнал.

Пээтер искоса поглядывает на мать. В потоке струящегося с экрана света видны её глаза, чуть приоткрытый рот, треугольник платка надо лбом — словно гребень крыши. Всё остальное скрыто темнотой.