Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Острая боль пронзила мне сердце. Я молча склонил голову перед памятью отца и его последней волей…

Не буду рассказывать, как после напряженной подготовки к экзаменам я выдержал приемные испытания, поступил на филологический факультет Московского университета, как прошли первые дни и даже месяцы моего учения. С трепетным чувством вошел я впервые в Коммунистическую аудиторию. Вот уже в моих тетрадях появились прилежные записи первых лекций…

Я пропущу несколько месяцев и перейду к событию, самому важному для меня.

Весь год я увлеченно работал над докладом «Исторический прототип героя поэмы Лермонтова «Измаил-бей». Доклад я должен был прочитать на заседании научного студенческого общества. Это было серьезное задание для первокурсника. И вот наступил день доклада. Этот день запомнился мне во всех подробностях.

Большая аудитория полна народа. И все слушают меня очень внимательно. Как трудно, оказывается, говорить с кафедры! От волнения я почти не слышу своего голоса. Наконец я закончил. В зале тихо. Неужели провалился? Убежать бы поскорее с этого лобного места, но руки не слушаются меня, листики доклада рассыпаются и никак не хотят прятаться в портфель.

— Поздравляю вас с первым удачным шагом в науку, молодой человек! — слышу я откуда-то издалека. Председательствующий на заседании старый профессор, улыбаясь, подходит к кафедре и пожимает мне руку.

Раздаются аплодисменты. Неожиданная похвала старого профессора смутила меня: я так и остался стоять на кафедре счастливый и растерянный.

— У меня есть предложение, — продолжал профессор, обращаясь к аудитории, — рекомендовать доклад Ахмеда Наурзокова на Общемосковскую научную студенческую конференцию.

Предложение было принято единогласно.

На лицах Леонида Петровича и Анны Сергеевны, присутствовавших на заседании, было радостное волнение. Когда я подошел к ним, они сказали мне шепотом:

— Молодец!

Вокруг меня собрались друзья по курсу, поздравляют. В толпе я вижу Николая Феофановича. И он здесь?

— Воздаю должное настойчивости твоего характера, Наурзоков! — хвалит он меня.

Сердце мое ликует. Не только оттого, что доклад получился удачным.

Радостно возбужденный, я благодарю всех, обнимаю друзей-однокурсников.

Ах доброта людская! Сколько в тебе тепла, согревающего душу, сколько света, озаряющего сердце. Как хорошо быть в окружении вот таких сердечных, благожелательных товарищей!

Я был так растроган и чувствовал такой душевный подъем, что мне захотелось произнести проникновенный хох в честь русского языка:

— Великий русский язык…

— Наурзоков не может обходиться без хоха и превосходных степеней, — иронически заметил Николай Феофанович.

— Действительно, я не могу говорить без восторга, когда речь идет о русском языке и русской культуре. Но будьте снисходительны и не судите строго. Чувство это больше, чем ответная доброта. Дело не в том только, что судьба моя сложилась удачно… Мой народ, не имевший своей письменности, своей государственности, за четыре десятилетия обрел все, чем может гордиться человек. И как не сказать об этом торжественный хох! О великий русский язык! Усынови и благослови меня не как приблудного, а как найденного сына. Радуюсь, торжествую и люблю. Я обрел тебя, и ныне я не сирота. С тобой мы воистину всесильны!

— Это не твои слова, Наурзоков, а чужие, — хмурится Николай Феофанович.

— Нет, и мои, — отвечаю я ему. — Слова эти, сказанные устами Эффенди Капиева [10] Эффенди Капи́ев (1909–1944) — дагестанский поэт, прозаик и переводчик. , выражают сокровенные мысли всех нас, с глаз которых Октябрьская революция и русская культура сорвали повязку невежества. Кстати, Николай Феофанович, не так уж плох патетический стиль!

— Ну уж ладно, колючка, хватит тебе кусаться, — почти дружелюбно говорит Николай Феофанович. И, протягивая свою длинную руку, добавляет: — Мир?!

— Мир, — говорю я и впервые пожимаю руку своему преподавателю.

Я возвращался домой по улице Герцена. На углу Никитских ворот столкнулся со стариком. Рядом с ним шла огромная собака. Старик, надрываясь, тащил тяжелую сумку. Он кряхтел, задыхался. Конечно, я сразу узнал их — и старика, и собаку.