Леонид Петрович совсем не такой, как у нас на фотографии. Сейчас он толстый, вроде нашего Дамжуко. Только усы у него не такие большие, как у Дамжуко. И еще борода есть. А в кабинете у него книг полным-полно! Три стены от потолка до пола заставлены книжными полками, а на полках книги и всякие старинные вещи: кинжалы, кабардинские деревянные чанаки [7] Чанáк — миска для еды и питья.
, альбомы со всякими фотографиями. На четвертой стене — огромный ковер, увешанный старинными ружьями, пистолетами.
Леонид Петрович очень добрый: разрешает все смотреть и даже трогать руками.
Он так интересно рассказывает о том, как познакомился и подружился с моим отцом и как они вместе работали. Я могу слушать его ночи напролет! Леонид Петрович подарил мне толстую тетрадь в коленкоровом переплете и сказал по-кабардински:
«Сын кота — охотник за мышами. Ты должен быть таким же страстным охотником за всем интересным, каким был Кургоко Батырович».
Одели меня, диса, с ног до головы. Моя школьная форма прямо как генеральская: фуражка, светло-серый китель с блестящими пуговицами, брюки навыпуск и черные ботинки. Меня теперь и не узнаешь!
В общем, все хорошо, и ты, дорогая моя диса, не беспокойся. Анна Сергеевна и Леонид Петрович передают тебе сердечный привет.
Твой Ахмед».
Я перечитал письмо, запечатал его и сам отнес на почту.
* * *
Сначала все шло хорошо, и настроение у меня было отличное. Но когда у Анны Сергеевны кончился отпуск, а Леонид Петрович занялся срочной работой, я заскучал.
Свободного времени у меня было много. Занятия в школе еще не начались. Забот по дому никаких: за дровами ездить в лес не надо, воду таскать из колодца тоже не приходится. А о хлебе забота невелика: пришел в магазин и получай свой паек.
На душе у меня неспокойно. Куда ни иду, из головы не выходит мать. Вспоминаю ее все время — высокую, тонкую, ловкую, бесшумную в движениях. Вспоминаю ее улыбку — робкую, сдержанную, мягко освещающую ее строгое лицо. Вспоминаю ее теплые руки. Часто вижу дису во сне. То она бежит за поездом, чтобы уехать вместе со мною. То ищет меня по Москве и не может найти, бродит по московским улицам, озирается испуганно и удивленно, — но разве найдешь меня среди тысяч чужих людей?!
И Москва мне уже не нравится. Что это за жизнь? Ни поля со зреющим хлебом, ни всадника, гарцующего на коне, ни собак, чтобы подразнить. Даже воздух какой-то противный: пыльный, с привкусом бензина.
Нет, не хорошо в Москве. Тут никому до тебя нет дела: храбрый ты или трус, джигитом растешь или похож на девчонку. Девать себя некуда. Чем бы развлечься? Покататься на трамвае, что ли? Выхожу на улицу, сажусь в трамвай. И вдруг вспоминаю, что в кармане у меня ни копейки. Не доезжая до остановки, спрыгиваю на ходу. Свисток! Еще раз свисток!
— Почему нарушаешь?..
— Извините, пожалуйста, я с Кавказа…
— Правила для всех одинаковы, — сердится милиционер. — Идем за мной!
И пришлось-таки пойти. В отделении милиции составили протокол, дали мне бумажку и сказали, что за меня будут отвечать граждане Благонравовы.
Только этого не хватало!.. Выйдя из милиции, я быстро завернул за угол, вынул из кармана повестку, разорвал ее на мелкие кусочки и выбросил в урну. Дома я, конечно, ничего не сказал. Сразу разделся и лег.
«Какая тут жизнь? — думал я. — И люди странные; обойди хоть десяток улиц, никто не спросит: «Как дела, Ахмед? Почему такой мрачный?» Все бегут по своим делам, все чужие. А в нашем Кожеже не пройдешь и квартала, чтобы кто-нибудь не поговорил с тобой, не спросил о чем-нибудь…»
Стоял душный августовский день. Я вышел на бульвар со старенькой рогаткой. Эту рогатку я привез из Кожежа. Не подумайте только, что я собирался убивать из нее птиц. Просто мне хотелось проверить твердость руки и меткость глаза.
Я прошел от Никитских ворот до Пушкинской площади, где стоял памятник великому русскому поэту. Мне показалось, что, опустив голову, Пушкин смотрит прямо на меня, будто спрашивает: «Зачем тебе рогатка?» И как-то само собой получилось, что я поспешно сунул рогатку в карман и медленно поплелся обратно.
На душе у меня было скверно. Я сел на скамью. Почему я здесь, а не дома, в Кожеже? Сейчас два часа. Диса, наверное, уже приготовила обед, а Эльдар и Марзидан убежали на речку. А может быть, работают на току — веют пшеницу, собирают ее в мешки, везут на элеватор. Шумно, весело. Хорошо! Не надо, не надо было уезжать из Кожежа!
Я очнулся, услыхав глухое рычание. Большая бесхвостая рыжая собака, с огромной пастью и отвислыми губами, злобно глядела на меня, будто я чужой. Сейчас покажу тебе, какой я чужой!
Читать дальше