Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

В институте Леонид Петрович ввел меня в просторную комнату и сказал:

— Вот, батенька, посмотри на свой Кожеж.

Я увидел большой стол, на котором было расставлено игрушечное селение из крохотных домиков с хлевами, конюшнями, коновязями и плетнями. Улички были кривые, шириной в полпальца, а поперек селения протекала река, сделанная из стекла, с камнями и скалами по берегам.

Я осмотрел селение со всех сторон, но не нашел ничего похожего на наш Кожеж. Уж очень убогими были эти игрушечные строения, да и домики, крытые чем-то вроде камыша или соломы, совсем непохожи на кожежские дома. Наш Кожеж весь черепичный…

— Это не Кожеж, — обиженно сказал я.

— А ты теперь посмотри вот сюда. — И Леонид Петрович подвел меня к другому столу.

Я нехотя взглянул и вздрогнул: это действительно был наш Кожеж, только смотрел я на него словно с птичьего полета. Вот они, наши улицы и переулки, вот моя школа.

— Кожеж! Кожеж!

— И там тоже Кожеж, только он был таким в 1923 году, а это макет 1940 года…

Я долго искал наш домик. Он должен был находиться недалеко от мечети, но, должно быть, тот, кто делал этот макет Кожежа, забыл о домике учителя Наурзокова…

Потом я рассматривал толстый альбом «Типы горцев Северного Кавказа». В альбоме я вдруг увидел наших соседей Пшибия Кудабердокова и Дамжуко Гукетлова. А чуть дальше… дису. Да, моя мать, молодая, красивая, в парчовом платье с позолоченным нагрудником, затянутая золотым поясом, смотрела на меня мягким, добрым взглядом, словно спрашивала: «Каково тебе там, сынок?» И я ответил тихо, чтобы не услышал Леонид Петрович: «Хорошо, диса! Только хочется домой, к тебе, в Кожеж!»

Теперь я часто ездил с Леонидом Петровичем в институт. Его товарищи по работе, очень важные, здоровались со мной за руку и каждый раз спрашивали: «Как поживаешь, джигит?»

Из рогатки я больше не стрелял, милиционера не дразнил, и Леонид Петрович иногда давал мне нести свой портфель.

В институте у Леонида Петровича мне нравилось больше, чем в музее Анны Сергеевны…

Наступил первый день сентября, пасмурный, холодный.

Анна Сергеевна, как маленького, вела меня за руку и без умолку расхваливала моих учителей и школу, где я буду учиться. Но я не слушал ее и думал о своей, о Кожежской школе, где все было привычно, о матери, по которой скучал, и, конечно, о новой школе, где у меня нет ни знакомых учителей, ни знакомых ребят. Никого! Пугало новое, неизвестное… и русский язык, который я знал плохо.

Первые недели в школе я был тихим и неразговорчивым. Но все-таки ребята вытянули из меня и про Кавказские горы, и про Кожеж, и про моих аталыков.

То ли из жалости, то ли из интереса к кавказцу ребята нашего седьмого класса «Б» дружески отнеслись ко мне с самого начала. Мой сосед по парте Сережа-петушок, непоседа и драчун, не только сам не трогал меня, но и оберегал от других. Подружился я и с Вовкой. Он сидел позади нас. Это был тихий мальчик с голубыми ясными глазами на веснушчатом лице. Вовка был заядлым книголюбом. Всегда и везде его видели с книгой. Он читал на переменах, не обращая внимания на шум и крики, на уроках, спрятав книгу в парту, на улице…

Уже через два месяца у меня было много друзей, ребята нашего класса полюбили меня. А вот с учебой дела шли плохо.

Прозвенел последний звонок. Классная руководительница Евгения Константиновна сказала, что директор школы хочет меня видеть. Сердце мое екнуло.

Конечно, не я один догадывался о причине вызова. Все ребята в классе знали, что уже не раз за это время на педсовете ставился вопрос о моем переводе из седьмого обратно в шестой. И теперь они тесным кольцом окружили меня и Евгению Константиновну.

— Да, — сказала классная руководительница. — Разговор, вероятно, будет серьезный. Я знаю, ребята, вы успели полюбить Ахмеда. Это хорошо. Но вот беда: вашему другу с его подготовкой очень и очень трудно идти в ногу с вами…

Дальше я не стал слушать и, вконец расстроенный, направился к директору. Его кабинет помещался на третьем этаже, и, пока я подымался по лестнице, у меня было время подумать. «Почему, почему так получилось?» — задавал я себе вопрос. Я ведь не лодырничал, старался. И ребята помогали мне. Они оставались после уроков в школе и занимались со мной. Евгения Константиновна и другие преподаватели тоже не жалели для меня своего времени и сил. Только один, долговязый и мрачный Николай Феофанович, казалось, с наслаждением выводил мне колы по русскому письменному и двойки по устному. Мне было очень стыдно перед моими новыми друзьями. Они столько делали для меня, так возились со мной! А еще позорнее было оказаться этаким дылдой среди малявок шестого класса… А что я скажу директору?