Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Можно, конечно, сослаться на то, что в Кожежской школе мы этого еще не проходили, но тогда перевод из седьмого в шестой неизбежен. А мне надо было как можно скорей закончить учение и вернуться к дисе. Ведь она там одна, совсем одна-одинешенька. И еще стыдно перед Анной Сергеевной и Леонидом Петровичем: они столько для меня сделали! И вот благодарность за все…

Не помню, как я отворил дверь, как вошел в кабинет.

Алексей Иванович стоял у окна спиной к двери. Мне казалось, что я очень тихо вошел, но он обернулся.

— Ну, подойди, подойди-ка, джигит! Что это ты так приуныл? Садись сюда!

Он указал на стул, стоявший рядом с ним. Я ждал расспросов, выговора. И вдруг услышал:

— Знаешь, Ахмед, было у меня однажды в жизни положение похуже твоего. Война, брат, не щадит ни малых, ни больших. После гражданской остался я круглым сиротой. Стал беспризорником. Катался в поездах с севера на юг и обратно. Пел «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет…», плясал за кусок хлеба. А хлеба-то частенько не бывало. Не давали. Тогда приходилось брать его оттуда, где он плохо лежал. Однажды меня вместе с целой шайкой таких же воришек взяли за шиворот и водворили в детприемник. А оттуда — в колонию. Это был 1922 год. И вот я, пятнадцатилетний оболтус, сижу в классе рядом с девятилетним парнишкой и вместе с ним читаю по букварю: «Мы не рабы. Рабы не мы…» Чувствуешь?

Алексей Иванович помолчал и продолжал:

— Не просто это было. Но нашлись добрые люди, которые помогли мне пережить это, как я думал, унижение, не позволили бросить учебу. И, как видишь, я стал человеком. Учителем с высшим образованием! Батальоном командовал.

У меня невольно вырвалось:

— Мой отец тоже командовал батальоном, и его тоже наградили орденами, как вас…

У меня перехватило горло, и я замолчал, так и не сказав главного — что отец мой в самом конце войны погиб смертью храбрых…

Алексей Иванович встал, прошелся по кабинету, потом снова сел рядом со мной.

— Дело, Ахмед, не в том, в каком классе учиться и с кем рядом сидеть, — сказал он, — а в том, как учиться.

«Нет, — подумал я, — ничего не получится! Домой мне надо, только домой… В Кожеж… Там я буду в седьмом. Там быстро окончу школу. Смогу помогать матери».

Конечно, ничего этого я директору не сказал. И, отпуская меня, он ласково, но тоном, не допускающим возражения, произнес:

— Иди, джигит, поучись в шестом. — И добавил: — Знаешь, как говорят в народе? Терпение и труд все перетрут.

«Да, будешь джигитом с малявками!.. Нет, нет. Домой, к дисе!» С этой мыслью я вышел из кабинета. Мои друзья — одноклассники ждали меня во дворе.

— Ну что? Чем кончилось? На чем порешили?..

— Как? Говори скорее!..

— Что сказал Алексей Иванович?..

Я произнес одно-единственное слово:

— Переводят…

Ребята как-то сразу растерялись. А я быстро зашагал к дому, но они догнали меня. Сережа-петушок сказал:

— Ну, не горюй, Ахмед! Мы тебе поможем. Видишь, сколько нас? Будем помогать все. И Евгения Константиновна обещала заниматься с тобой. Догонишь и опять вернешься в наш класс.

Конечно, мне было приятно их участие. Но я понимал, что все это только слова. Настроение у меня было почти отчаянное.

Придя домой, я никому ничего не сказал и сразу прошел в свою комнату.

Я думал только об одном: о деньгах на обратный билет. Где бы их раздобыть? Попросить у Леонида Петровича — стыдно. Да он может и отказать. Даже наверняка откажет. И как раз в эту минуту в комнату вошел аталык.

— Давай-ка поговорим, Ахмед, — сказал он.

Никакого желания «поговорить» у меня не было.

— Я хочу домой, в Кожеж.

— Чего ты испугался? Лишнего года в школе, что ли?

— А вы уже знаете?..

— Да. И считаю это верным. Потеряешь год, зато приобретешь прочные знания, и, в сущности, никакой потери не будет… Да, кстати, как ты думаешь: в каком возрасте начал учиться твой отец? В двадцать лет! И Кургоко Батырович даже не в школе учился, а у казака из соседней станицы. Днем батрачил, а вечером его обучал грамоте и арифметике простой казак — крестьянин. И ничего, не стыдно было! Не стыдно было и мне, когда с твоим отцом создавали в Нальчике кабардино-балкарский музей, запрягались в старинную арбу или просто тащили на плечах допотопную соху, а вслед нам смеялись: «Сказки собирают, всякий хлам тащат! И радуются, как дети!»

Леонид Петрович подошел к книжной полке, взял оттуда книгу «Золотые крупинки» и сказал:

— Если бы тогда отец твой поддался ложному стыду, не было бы этого. Понимаешь?