Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

Когда мне исполнилось десять лет, я стал настоящим пастухом. Пас я уже не только баранов и овец, но и коров и волов. Под моим началом находилось большое стадо. Получал я уже целый рубль в месяц. Чувствовал себя совсем взрослым. И как взрослый, который помогает семье, я каждый месяц отдавал весь свой заработок матери. Меня стали считать в семье кормильцем и относились ко мне с большим уважением. Все лето я пас скот. А поздней осенью в хмурый, пасмурный день мать сказала мне, чтобы я собирался в дорогу. Едет на ярмарку наш сосед, богатый и изворотливый калмык. Он берет меня с собой.

Вечером сосед пришел к нам и сказал, что пора ехать. Я накинул халат, вышел на улицу, запряг лошадей. Погрузил в телегу конину, которую мой новый хозяин приготовил для продажи на ярмарке, и мы поехали. Ехать пришлось далеко — верст пятьдесят.

Ярмарка раскинулась в большой, многолюдной станице. Сколько было на ярмарке фокусников, цыган, нищих, слепцов, сколько самого разнообразного люда! А сколько каруселей!

Мой хозяин широко развернул торговлю. Я варил и жарил целые пуды конины. Покупатели шли густой толпой и поедали все, что я успевал сварить и нажарить. Торговал хозяин и днем и ночью. Спать было некогда.

За все это хозяин платил мне двадцать копеек в сутки. Я чувствовал себя богачом! Наконец ярмарка кончилась. Народ стал разъезжаться.

Хозяин встретил приятелей и отправился в харчевню. На дворе шел мелкий осенний дождь. Мне хотелось спать, а спать было негде. После долгих поисков возле какой-то кибитки я увидел спящего человека. На нем был надет теплый ватный халат. Вот счастье-то! Я мигом улегся к спящему под халат, согрелся и заснул.

Проснулся я от страшного шума. Кричали люди, блеяли бараны, ржали застоявшиеся кони. Станичники разъезжались по домам. Хозяин мой уехал один. Мне нужно было идти пятьдесят верст пешком. Я не растерялся. За семь дней ярмарки я заработал рубль сорок копеек — целое состояние! Я пошел покупать родным подарки. Купил три пачки чаю на девяносто копеек. С полтинником в кармане я отправился домой.

Напевая песню и лихо танцуя, я пришел на хутор. Мать уже беспокоилась и страшно обрадовалась, что я вернулся целым и невредимым.

«Ну, — думалось мне, — теперь я настоящий повар. Могу варить, жарить, готовить обед». Недолго думая я нанялся к гилюнгу в повара. Священник платил мне рубль в месяц. За этот рубль я не только варил попу калмыцкий чай, но и убирал четыре комнаты, кухню, дворовые постройки.

У попа было много мебели, ковров, посуды. Вставал я затемно, вытряхивал ковры, стирал пыль с мебели, мыл полы. Вечерами к хозяину приходили его друзья попы. Усаживались ужинать, играли в карты. Мой поп то и знай покрикивал:

— Эй, Ока! Подай водку!

Водку всю выпьют, приходится опять бежать за пять верст. Часто я бегал за водкой по нескольку раз в ночь. А ели попы сколько! Накормишь, напоишь их досыта — и снова на столе ничего нет.

— Эй, Ока! Подай закуску! — кричит мой поп.

И я бегал взад-вперед с закуской.

Спал хозяин мой днем. Весил он пудов семь. Ляжет в кровать и командует:

— А ну, Ока, полно лодыря гонять! Почеши мне пятки!

Это было самое обидное — чесать жирному буйволу пятки! А он удовольствие получал: хрюкал, кряхтел, сопел...

Наконец я попросил отца забрать меня домой.

Отец устроил меня на работу к русскому кулаку. Кулак положил мне жалованье: выделил полдесятины земли и дал пшеницы для посева. Весь урожай с этого клочка земли шел в мою пользу. В урожайный год я мог собрать пудов двадцать пять — тридцать пшеницы, зато в сухой, неурожайный год за семь месяцев работы можно было получить всего пудов пять-шесть, не больше.

Работа была нелегкой: в косилку впрягались быки, на косилку садился хозяин, а я должен был идти и быков погонять.

Быки работали в четыре смены. Они могли выдержать беспрерывную ходьбу три, самое большее четыре часа. Я же, тринадцатилетний мальчишка, выдерживал такую беспрерывную ходьбу пятнадцать — восемнадцать часов!

После работы в поле мне нужно было еще напоить и накормить быков и лошадей. Ложился я поздно, когда над степью нависала звездная ночь. Ляжешь в углу кибитки на старую, рваную овчину, только уснешь — слышишь окрик хозяина:

— Вставай, Ока!

На дворе уже утро, хозяин стоит одетый и торопит:

— Вставай, Ока! Вставай!

А не встанешь сразу, так хлестнет тебя нагайкой, что вскочишь и опрометью летишь на двор.