Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

— Вот видишь, — сказала старуха, — в первый раз вышел из кибитки и сразу горшок с маслом нашел. Сварим сейчас калмыцкий чай, напьемся.

Сварила старуха старику чай, а на следующий раз устроила так, что ленивый старик нашел за кибиткой большой кусок баранины.

— Вот видишь? Поезжай теперь на охоту — может, что-нибудь и убьешь, — сказала старуха.

Поехал старик в степь, взял с собой собаку. Увидел он в степи зайца. Привязал собаку к лошади, чтобы не убежала, и погнался за зайцем. Зайца не догнал и коня с собакой потерял. Вдруг видит — в траве золотое кольцо блестит.

— Старик, не находил ли ты тут золотое кольцо? — спросили его два прохожих.

Старик сказал:

— Кольцо я не находил, но я колдун и скажу, где оно. Принесите мне свиную голову.

Сходили домой прохожие, принесли старику свиную голову. Съел он ее и сказал:

— А кольцо-то ваше — в траве.

Нашли прохожие в траве кольцо.

В другой раз старик поехал охотиться и встретил знакомых прохожих: они гнали в степь двух лошадей.

В это самое время у хана пропали две кобылы. Калмыки хотели посмеяться над стариком и сказали хану:

— Есть один старик, он за свиную голову укажет, где лошади.

Хан позвал старика, дал ему свиную голову. Старик съел и лег спать. А утром указал хану воров.

Нашел хан кобыл и подарил старику стадо овец. Так разбогател ленивый старик».

Пришла весна. Степь зацвела яркими цветами. Я снова пас баранов у богатея. А по соседству в степи взрослые пастухи-табунщики пасли косяки лошадей. Коннозаводчики в Сальских степях были богатые, они владели огромными табунами. Табунщики скучали. Они начинали развлекаться. Созывали нас, малышей, и предлагали:

— Покататься хочешь?

Еще бы не хотеть! Покататься на лошади было и моей заветной мечтой.

И вот табунщик закидывал на шею полудикого животного аркан. Меня сажали на спину полузадушенной лошади. Конечно, ни о седле, ни об уздечке не могло быть и речи. Обезумевшая лошадь не чуя под собою ног неслась в степь.

Почуя на себе седока, она начинала бесноваться, кидаться в стороны. Наконец внезапно останавливалась, и я кубарем летел через ее голову на землю.

Очнешься, бывало, а кругом уже стоят довольные табунщики и хохочут:

— Ну что, наездился?

— Лихой скакун!

— Печенки-то она тебе не отшибла?

Поднимешься, еле живой стоишь, но виду не подаешь.

— Ни капельки не больно! — отвечаю зубоскалам. — Хорошо проехался. Вот отдохну да еще раз покатаюсь.

После такой своеобразной «учебы» я вскоре стал отличным наездником. Правда, стоило мне это недешево: у меня перебиты обе ключицы.

Один раз пастухи рассорились: не поделили степь. Всем казалось, что одна лужайка зеленее и сочнее других, и каждый хотел на этой лужайке пасти свой скот.

Началась перебранка, а потом драка.

В драке больше всего досталось мне, как самому заядлому драчуну. Я, правда, победил, но, к своему ужасу, заметил, что моя рубашонка и штаны изорваны в мелкие клочья. Что делать? Прийти домой в таком виде никак нельзя. Что скажут соседи? А мать? Ясно, что будет порка, и жестокая порка! Я решил дождаться темноты. Сильно хотелось есть, но все же терпеливо ждал вечера. Погнал домой скот голышом, трясясь от холода. Темень такая, что хоть глаз выколи. С трудом нашел двор хозяина. Загнал стадо и поплелся домой.

Вот и кибитка. Огонь горит — значит, дома не спят, меня ждут. Стараюсь бесшумно открыть дверь — какое там! Дверь заскрипела.

— Ока, это ты? — спросила мать.

Я замер.

— Да ты что, дрянной мальчишка, язык в степи потерял?

Я прижался к стене.

— Ока, где ты?

Мать вышла и дотронулась до меня своей жесткой рукой. Она сразу поняла, что я голый. Ну и досталось же мне! Я еле вырвался и побежал в степь, спотыкаясь о кочки.

Мать бежала за мной, крича:

— Ока, погоди же! Ока!

Меня словно нес ветер.

— Ока! Ока, ну полно, остановись!

Я устал и замедлил бег.

— Ока, сынок, ну полно, деточка, иди ко мне, не бойся, не буду бить.

Наконец она меня догнала:

— Ну разве ты не знаешь, что мне не на что купить тебе новую рубашку! У тебя она одна...

Мать вдруг заплакала. Заревел и я. Она обняла меня и стала уговаривать вернуться домой. Я согласился с условием, чтобы мать шла впереди. А то вдруг она снова надумает меня бить и налетит на меня сзади? Я был недоверчив, потому что везде видел лишь хитрость и обман.

Мать пошла впереди. Она меня не тронула. Ведь она любила меня!