Ока Городовиков - В боях и походах (воспоминания)

Брат подумал и сказал:

— Цена этой лошади не больше двадцати пяти рублей. Хватит тебе работать за нее и пять месяцев. А если твой богач не согласится, то я не разрешу тебе у него работать.

С этими словами он вскочил на лошадь и сказал:

— Садись, Ока!

Мы поехали вдвоем к хозяину, и брат долго с ним торговался. Наконец брат, забрав лошадь, уехал домой, а я остался у бая работать на пять месяцев.

К зиме на степных просторах начинают разгуливать ветры. Трава за лето выгорает, скоту нечем питаться. Надо подаваться на юг, и кочевник начинает перекочевывать к Манычу и дальше, к низовьям Терека. Там, в зарослях камыша, можно найти укрытие для скота и сухую траву. Из поколения в поколение передавался молодым пастухам опыт перегона скота. С детства приучались они определять погоду, запоминали рассказы старших, как выйти из иного трудного положения. Кочевник по одному ему известным приметам мог определить приближение бурана, грозы или внезапного ливня.

К тринадцати годам я уже был опытным чабаном, но ростом был мал.

Мне довелось с одним старым чабаном и двумя подпасками перегонять отару овец. Осень выдалась сухая. По утрам стояли заморозки, а днем солнышко пригревало. Хозяин доверил нам отару в две тысячи овец. К декабрю мы должны были их пригнать к берегам Маныча. Корма в степи было много, и стадо двигалось медленно. Когда нам по пути попадались хорошие пастбища, мы задерживались. Овцы, вволю наевшись, отлеживались в густом ковыле.

Мы уже подходили к Манычу, как загуляла пурга. Ветер намел сугробы. Казалось, снег растает, но снег лег плотно. Продукты наши кончились.

— Пойдем к камышам, я отправлюсь в стойбище за едой, — сказал старый чабан.

И мы снова погнали овец. К вечеру удалось добраться до места. Отсюда до стойбища оставалось тридцать верст. Здесь, среди камышовых зарослей, можно было укрыть овец от пурги.

Мы разожгли костер, порылись в котомках. Набралось несколько лепешек да два куска вареной баранины.

— Да, хочешь не хочешь, а утром надо отправляться за едой, — сказал старший.

В шалаше, сооруженном из камыша, было довольно тепло. Рано утром, едва взошло солнце, старый чабан взял с собой двух подпасков и отправился в стойбище. С двухтысячной отарой овец да собаками я остался один среди пустынной степи.

День выдался морозный. Солнце светило ярко. К вечеру я соорудил над погасшим костром шалаш и, улегшись в теплой золе, уснул крепким сном. Проснулся я рано. В небе еще светили звезды; стояла необыкновенная тишина. Собаки, свернувшись калачиком, пристроились у шалаша.

К полудню потеплело. Овцы забеспокоились и начали сбиваться в кучки. Я поторопился загнать их в заросли камыша. Проверил провизию. В сумке оставалось всего-навсего две с половиной лепешки да кусок баранины. «Ну, — думаю, — дней на пять продуктов хватит».

По степи пронесся ветер, поднял тучу снежинок. Степь задернулась белой завесой. Наползли тучи. Стало темно. Овцы сбились и залегли. Я бросился к шалашу, но его и след простыл — ветер разметал. Белесая мгла окутала степь. Снег кружился плотной стеной. Нельзя было рассмотреть, где небо, где земля. Вихрем проносились снежные смерчи. Они сталкивались и рассыпались. Собаки поджали хвосты.

Я прикрыл голову руками, повернулся спиной к ветру, но меня продувало насквозь. По спине потекли струйки воды. У нас говорили: не двигаться — значит погибнуть. Пришлось вскочить на ноги. Собаки превратились в снежные холмики. Я начал хлопать себя по бокам и приплясывать. Стало немного теплее. Я приободрился.

Наступила ночь. «Только бы не свалиться. Только бы не уснуть!» — думал я и плясал, плясал под завывание бурана.

Однако сутки не пропляшешь! Ноги начали слабеть. Я догадался: рухнул в сугроб. Как крот, начал рыть себе нору. Под снегом стало теплее. Зато закоченела спина, промерз бок. Пришлось вылезти из норы и опять пуститься в пляс. До утра не сомкнул глаз, а буран все не утихал, даже пуще разгулялся.

Стало светать. Руки и ноги еще кое-как согрелись, спина же совсем заледенела. И тут мне вспомнились рассказы отца и деда. Подбежав к отаре, я схватил первую попавшую под руку овцу и, держа ее за передние ноги, перекинул себе на спину. Теплое брюхо животного начало согревать спину. От спины тепло пошло по всему телу. Но теперь руки и ноги стыли. Тогда, чтобы разогреться как следует, с овцой на спине я снова начал плясать.

К полудню проглянуло солнышко и чуть-чуть потеплело. Я попытался разложить костер, однако ничего не получалось. Подкрепившись куском лепешки с вареной бараниной, я решил отдохнуть. Мои собаки, продрогшие за ночь, побегали и снова в снег завалились. Я лег рядом с ними, пригрелся, вздремнул. Пока я спал, нас окончательно занесло. Снова понадобилось вылезать наружу, пускаться в пляс. Так, то танцуя с овцой на спине, то отдыхая в сугробе, я прожил два дня.