Виталий Коржиков - Пусть посмотрит в глаза граница

Написать бы зажигающие, живые, такие, как этот парнишка-солдат. Вон ведь через столько лет и его, Мышойкина, они взволновали! И жить хочется, беспокойно жить, делать что-то нужное, живое! Это стихи! То-то пришлись по духу Алёшке Ломоносову. Как ветер в костёр.

«Этот-то ищет,- подумал Иван Кузьмич про Алёшу.- Ищет и найдёт. Оттого и тревожит свою душу вопросами. А тревожиться,-вздохнул он,-не всегда хочется… Скромности бы Ломоносову побольше. А так он, видимо, в чём-то прав, прав! - Иван Кузьмич вдруг почувствовал поднимающееся сопротивление: - А я - не прав?! - Но тут же, подавив в себе эту вспышку, подумал: - А что ж, наверное, не прав. Вон и Витька за ним тянется… Да, жаль, что я раньше не достал эту беспокойную тетрадку. Жаль».

Вот о чём думал Иван Кузьмич Мышойкин, держа под мышкой книги с Одиссеем, Гераклом и Гомером.

Он, шагая, смотрел на весело бегущие над сопками облачка, на проносившихся в выси диких голубей и жалел, что столько времени жил не так, не на той скорости…

И может быть, может быть, и впрямь стоит ещё бежать за этим нахалом Алёшкой Ломоносовым?! Только не робеть, а брать на себя побольше, веселей, чтобы всё: и умные тревоги и радости - передавать ребятам,-и всё пойдёт, пойдёт! Потому что жизнь - это ты. Работаешь, живёшь весело - и жизнь жива. Ты застрял - и жизни тошно…

…В несколько дней Иван Кузьмич сделал столько, что и за год, бывало, прежде не получалось.

Письмо в управление дороги о том, что не шлют учителя по иностранному языку, написал! Доклад про Шлимана и Троянскую войну приготовил. Заглянул с тетрадкой Митя - помог ему обдумать историю пограничных собак заставы. Они и письма отправили бывшим инструкторам и вожатым!

С малышами уже провёл и контрольные по арифметике и диктант! И жизнь пошла интереснее, веселей. Иван Кузьмич даже заметил, что и ребята здороваются с ним проще и приветливей.

Иногда, правда, он снова, словно споткнувшись о старое, задумывался и становился жестковато-скучным, но дела торопили! А уж чем дальше, тем больше.

Несколько дней после уроков ребята пропадали по каким-то тайным делам на заставе, у Майорова и Прыгунова, а потом, после занятий с Ударом, собирались в школьном дворе у верстака строгать и пилить оружие Зининой заставе.

Старых досок и ящиков в дровяном сарае было хоть отбавляй. И каждый из ребят делал оружие по своему разумению, что хотел.

Ломоносов выпиливал автомат, Зина пока только намечала на чурке гранату-лимонку, Витя уже лимонку резал, хотя то и дело заставлял Удара брать барьер, а для разминки и сам прохаживался по буму.

Митя себе ничего не делал, а вырезал винтовочку второкласснику Жучкову. Второклассники тоже сидели стайкой с третьеклассниками рядом. Работали все с азартом. Иван Кузьмич, довольный настроением ребят, иногда подходил к ним, посматривал: жаль, нет их Капусты Ивановны! Порадовалась бы!

Он подошёл к строгавшим малышам, пожурил Мышойкина и остановился у пыхтевшего с ножовкой в руках Ломоносова:

- Идёт? - спросил Иван Кузьмич.

- Идёт! - ответил, отирая пот с губы, Алёша.-Только вот, боюсь, не очень правильно магазин пристроил. На заставе смотрел-смотрел, а до конца не высмотрел. Да и вообще, надо бы поглядеть толковым военным глазом,-сказал он.-Да тащить на заставу не с руки, и наши в эти дни очень заняты…

Это было удивительное дело: Ломоносов, да не углядел!

«Толкового военного глаза» у Ивана Кузьмича не было, и потому, подумав, он вышел со двора, а через какое-то время послышался на дороге хрипловатый знакомый голос:

- Ну ничего, ничего, Иван Кузьмич, проверим! Я эти стихи с послевойны помню, с сыном учил. А вот теперь с внучкой. Вот послушай:

Так ведь? Иван Кузьмич?

- Так! Только не «рано утром», а «летней ночью».

Тут калитка распахнулась, и, слегка припадая на правую ногу, впереди Ивана Кузьмича во двор вошёл Иван Антонович, про которого в совхозе серьёзно или с улыбкой, но говорили всегда с уважением: «Что, на комбайне Иван Антоныч? Значит, порядок. Тут -броня крепка!»

Говорили так потому, что во время войны он был танкистом, воевал с первого до последнего дня, на праздник, надев ордена, случалось, запевал песню про крепкую броню и танкистов, а в разговоре, особенно вспоминая войну, бывало, вздыхал: «Ну, броня крепка».