«Всё ещё трудно. Бывает и скучно, и грустно. И чтобы жить правильно, каждую минуту превращать в толковое дело, я задаю себе всё время главный вопрос: «Что ты сегодня сделал для Родины?» -Что ты сделал для Родины? - И тогда мысли ищут и находят толковое дело. Тогда хочешь жить и преодолевать всё. Что ты сделал для Родины?»
А потом пошли отдельные строчки. В правом углу внизу было записано:
Мечтать и верить,
Верить и мечтать!
Рядом ещё:
Мы не за славою цриехали,
Мы Родину беречь пришли!
И Алёше это понравилось! Всего-то по две строчки. А больше и ничего говорить не надо. Всё сказано!
Алёша посмотрел на товарищей. А Иван Кузьмич, с горькой усмешкой, сдвинув брови, кивнул: «Дальше, дальше!»
Алёша перевернул страницу и сразу же увидел целое стихотворение. Сначала потихоньку, а потом громче и громче стал читать:
Человек в дозоре!
Не сомкнуть ресницы…
Он мечтал о море -
Выпала - граница.
Выпала граница,
Выпал пост в дозоре.
Море только снится -
Если снится море…
А из-за границы
Хмурой чередою
Высятся бойницы
И грозят бедою.
Где-то за границей
Громыхает горе.
Там беды и горя -
Море, море, море!
И стою в строю я.
Вызван, призван, принят.
И пока стою я -
К нам оно не хлынет!
А прощусь с тайгою,
Поднимусь на взгорье:
Здравствуй, дорогое
Море, море, море!
Под конец Алёша читал это так звонко, будто всё это были его собственные слова. Это он живёт на границе, он стоит на взгорье и видит впереди родные корабельные волны! Это его море, море, море!
Иван Кузьмич с горьковатой улыбкой, будто всё понимая, показал: дальше, давай дальше!
- Читай! - сказал Митя.
И Алёша, набрав побольше - полную грудь - воздуха, стал читать дальше:
Это часто мальчишкам снится -
Бой, атака, бегущий враг!
Я мечтал о своей границе,
(Это позже - о якорях!)
Всё казалось - как на ладони:
Вражий выстрел, ружейный сверк!
И горячий огонь погони -
Враг настигнут и - руки вверх!
Но непросто даются горы,
Кровь надсадно стучит в виски.
Всё мне выпало - и дозоры,
И походы, и марш-броски.
Вползь по скалам, бегом по дюнам,
Липок холод, глухая ночь.
Даже просто, а не под дулом
Трудно выстоять, трудно смочь.
Но не будет счастливой песни
И не в сладость родной дымок,
Если струсил ты в чём-то, если
Ты товарищу не помог,
Если в очи не смотришь прямо,
Если, струсив, покинул бой,
Если Родину, если маму
Ты в бою не прикрыл собой!
Впереди бурелом берложий,
Жёсткий ветер, болотный мох,-
И граница мне шепчет: «Сможешь?»
Я б, наверное, сам не смог.
Но припомню родные лица,
Волгу, маму на берегу…
Пусть посмотрит в глаза граница -
Я сумею, я всё смогу!
Последнее «смогу» Алёша выложил сильно, твёрдо, посмотрев на ребят: «Ну как?» И понял, что и спрашивать-то незачем! И так видно: «Хорошо! Ой, как хорошо!»
Тёмные Митины глаза налились незнакомой силой, а Зин-кины синеватые огоньки светились такой решимостью - хватит на всю границу!
- Во стихи! - сказал Алёша, и Иван Кузьмич вздохнул. То, как подействовали стихи на ребят, произвело на него сильное впечатление.
Сначала он смотрел на слушавших с какой-то ревностью. Не все строчки ему нравились. Но незаметно, забыв об этом, он разволновался. Будто в нём самом с этими стихами что-то и росло, и менялось. Морщинки разгладились, лицо стало уверенней, строже.
- Он сам это написал? - спросила Зина.
- Так собственные!-сказал Ломоносов.- Вот же записаны его рукой!
И вдруг, повернувшись к Ивану Кузьмичу, быстро спросил:
- А что, они где-нибудь напечатаны?
Иван Кузьмич окинул его неприязненным взглядом, но тут же, пригасив эту неприязнь, покачал головой:
- Нет.
- А почему? - спросил Алёша напрямки: после таких стихов придумывать вопросы было невозможно, да и не к чему. Вопрос здесь был один, прямой: «Почему?» Разве такие стихи могут лежать не напечатанные?
По лицу Ивана Кузьмича скользнула трудная усмешка, и он коротко ответил:
- Так получилось.
- И никто их не знает? - спросил Митя, а Мышойкин-младший внимательно посмотрел на отца.
- Никто,-твёрдо, с сожалением и виной сказал Иван Кузьмич.
Читать дальше