Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Нет, наверное, мне этого пока не понять. Так могу ли я беспощадно судить ее?

— Мам, а знаешь. Фотографии-то разбросал, должно быть, Бурков.

Мгновение назад я и не предполагала, что скажу про него. Назову его имя. Да еще — возводя столь чудовищное обвинение-подозрение. Но откровенность за откровенность.

Мама спокойно ответила — без малейшего колебания:

— Да.

— Так ты знала?

— Нам с папой сообщил Леонид Петрович.

— Значит, поэтому ты…

— Что?

Нет, я не была уверена, что она заговорила со мной о том, как тяжело разочаровываться в человеке, имея в виду Николая Буркова. И все-таки? Неужели решила подготовить меня? Не поучать, как до сих пор, а, окончательно отказываясь от всяких нотаций: «Мы в твои годы…» — говорить опять-таки только по-взрослому, на равных.

Зачем же мне еще от нее таиться?

— Знаешь, мама. В кино я тогда с ним была.

Она легонько прижала меня к себе.

— Знаю.

Как? И об этом? Неужели давно догадалась, что он мне нравился? Но ни словом не выдавала себя, стараясь молча понять и меня, и его — какой же он, новенький ученик, признанный в классе авторитет, заморочивший голову глупенькой доченьке?

А правда — какой?

Я и сейчас не знаю — типичный куркуль, достойный наживистых родителей с их домом-дворцом или еще хуже — себялюбивый подлец, дружок преступников?

Но еще же и человек, который пришел ко мне и сказал: «Ты не сердись, я сам не рад».

Только все равно, все равно! Какой бы он ни был, нет мне до него дела. И пусть не волнуется мама — я стойко перенесу разочарование в том, кто мне когда-то нравился. И не буду думать о нем — не то что всю жизнь, как думает о ком-то она, но уже и завтра, и сегодня, сию минуту.

Я повернулась к ней и обняла, зарывшись лицом в пышную россыпь душистых волос.

Школьный день начался бурным обменом информации. В любой понедельник чувствуется оживление — после воскресенья разговоров всегда хоть отбавляй. Но сегодня все были на особицу взвинченные: к субботней истории с кулагинскими фотографиями прибавилась еще новая — покушение на ту же Кулагину! И сообщение о «бывуче» Заморыше, который лежит в больнице. Говорили об этом и в классе, кладя сумки, и в коридоре, топчась группами, у стен, подпирая подоконники.

Я задолго до звонка уселась за свою парту, чтобы не болтаться у всех на виду, но и здесь непрерывно ловила на себе чей-нибудь взгляд. Не все лезли с вопросами: «А как это было?» Не любопытничали. Но даже если подходили для того, чтобы попросить тетрадку или учебник, все равно глядели не так, как обычно. А всеведущая Розка — то в одном, то в другом углу охотно балаболила. Она откуда-то уже прознала, как Валерий Заморыш решил из станицы, где гостит у матери, позвонить Аннушке, да не дозвонился и позвонил прямо в школу, вот Марат и хотел его встретить, чтобы пригласить сразу к себе. А у матери в станице Валерий переоделся в гражданский костюм. Поэтому я не смогла его узнать — мелькало в лице что-то знакомое — по карточке! — да не догадалась. «Ему лучше», — говорила Роза, а все ее слушали, окружив и поглядывая то на меня, то на Буркова.

Он и сегодня вошел в класс с видом независимым. На меня даже не посмотрел. И нисколько не поразился, что рядом со мной сидит Нечаева.

Хотя это — еще одна сенсация сегодняшнего понедельника: Лариса пришла в школу. И Марат Галустян, например, не смог скрыть своего удивления. Он ворвался в дверь, когда на урок уже входила Юлия. Розовощекий и разлохмаченный (за последнее время отрастил «художническую» прическу!), он застыл на пороге вытаращив глазища и повел горбатым носом, как пеликан, важно-недоверчиво. Но тут же разулыбался и помахал Ларисе рукой: «Привет!»

Юлия Гавриловна, конечно, тоже знала о новостях, взбудораживших класс.

— Успокойтесь, — сказала она. — Вам есть о чем побеседовать, но мы этим займемся после пятого урока.

«Мы этим». Стало ясно: будем обсуждать случившееся. Марат немедленно подтвердил:

— Да, да, после уроков открытое комсомольское собрание. Всем остаться обязательно. Чтобы ни один не ушел! — строго добавил он, глядя в упор на Буркова.

Бурков исподлобья смотрел в окно и лишь зашевелился неуклюже, как медведь, будто поудобнее примащиваясь, но ничего не сказал.

Кое-как прошли уроки.

На большой перемене я ходила по коридору с Ларисой. Она одна из первых спросила у меня запросто: «Как же вчера случилось?» Я рассказала и сама спросила, а видела ли она Дину? И как дела с мамулей?