Юрий Сальников - Человек, помоги себе

— Хорошо, иди. — И вдруг добавила: — Ты тоже на меня не злись. — Он заморгал непонимающе. Я объяснила: — Так ведь не написала я тебе стишки-то. Ну, про которые просил тогда.

Он махнул рукой и засмеялся.

— Ладно. Я уже сам.

— Что сам?

— Ну, сам написал. — Он опять засмеялся. — Не шибко гладко, правда, у тебя бы лучше вышло, но ей понравилось. — И, посерьезнев, заключил: — Тебе же не до этого было, с Нечаевой возилась.

Он пошел — невысокий, щуплый и несуразный, напялив на голову шапку так, что чебурашкинские уши его оттопырились еще сильнее. А я провожала его признательным взглядом, — уже не впервые удивляясь: Ясень ты. Ясень, как чутко все понимаешь!

Девочки ждали меня на углу. Их распирало любопытство: какие у меня с Омегой секреты? Но я только сказала:

— Жалеет, что вырвал у вас вчера фотку.

— А ты знаешь, — подхватила Зинуха. — Он и в классе костерил себя на чем свет стоит, когда Юлия пришла.

Юлия? Значит, уже и она знает об этих фальшивках? Да, наверное, и другие учителя… Но никто из девочек не говорил мне про это. Не хотят лишних слов? Оберегают от ненужных пересудов?

С признательностью посмотрела я на них, расставаясь.

И побежала к Марату.

На этот раз мне не повезло — дома его не застала. Тетя Ася сказала, что он недавно умчался на вокзал — кого-то встречать.

— Прибежал из школы и заспешил — успеть бы! Кто у вас там должен приехать?

Кто? Я сначала даже не сообразила. Потом подумала: неужели Заморыш? И тоже заторопилась проститься с тетей Асей. Может, и мне побежать на вокзал?

Декабрьские сумерки незаметно перешли в непроглядную ночь. Я шагала по залитому огнями городскому центру. Дождливая непогода кончилась, и, хотя пахло сыростью, воздух был теплый. Не спеша струился нарядный поток пешеходов. Я решила укоротить себе путь и свернула в проулок.

Здесь оказалось меньше людей и тускло тлели приномерные лампочки у домов. На фоне черного неба четко обозначились голые ветви деревьев, а в вышине, словно внезапно проявленные при слабой освещенности проулка, засверкали крупные, чистые, умытые многодневным дождем звезды.

Я задрала голову, ощущая себя одновременно крохотной и безмерно сильной в этом мире — недалеко от шумного центра города перед лицом безмолвной вселенной, распахнувшей свои необозримые владения. Бескрайность звездного неба с детства волнует меня, часами могу смотреть на него и часто упрашивала Вику рассказывать мне — она знает небо, как город, в котором мы родились, и сколько раз мы вместе, стоя на балконе их дома, приставив к глазам подзорную трубу, доставшуюся Вике еще от деда, совершали прогулки по загадочным проспектам далеких созвездий. Всякий раз при этом испытывала я чувство слитности своего маленького «я» с окружающим миром, включая в него и наш город, и страну, всю землю и небо над головой — весь непостижимый, за пределами видимого разлившийся космос…

— Ого-го, Ржавый! Гляди, кто топает? Узнаешь? Три ха-ха.

Я спустилась с небес на грешную землю: передо мной стоял Сирота.

Он вылез из какой-то подворотни в простенке между низенькими кирпичными строениями. Я увидела там еще Гвоздилова — он допивал прямо из горлышка бутылки вино. И отбросив пустую бутылку, тоже встал передо мной, опалив пьяным перегаром.

— А-а-а, принцесса!

Был он вдрызг пьян и оттого вдвойне противен, как и Сирота, с хихиканьем заверещавший:

— Попалась, которая кусалась! Тебя-то нам и надо, сами искали, скажи, Ржавый, как повезло.

Я сделала попытку обойти их, но Гвоздилов толкнул меня в угол, где только что стоял сам.

— Пустите! — крикнула я, чувствуя, что дело принимает серьезный оборот — вокруг ни души и закоулок в полной тьме: кто и пройдет, так не обратит внимания, если не позвать.

— Заглохни! — сказал Сирота злобно. — И слушай. Тягают меня за твою морду переснятую. И от тебя зависит теперь — прикрыть это дельце. Скажешь ему — ничего не имеешь ко мне, шутка, мол.

— Шутка? — гневно переспросила я. — А не подлость?

— Храбрая! — прохрипел Гвоздилов. — С понтом храбрая.

— В натуре, — усмехнулся Сирота и вдруг взвизгнул. — Сама виновата! Боролась-напоролась, вот и не стучи лысиной по паркету, не то схлопочешь прочуханки.

— Да вмажь ты ей, — посоветовал рыжий.

Сирота уцепился за мое плечо.

— А ну, клянись сейчас же, что дело прикроешь!

Гвоздилов тоже выставил кулак:

— Ну?

И тут уж — не знаю, то ли с отчаяния, то ли от страха, — я жахнула Гвоздилова по его кулаку рукой, да так, что он, пьяный, не удержался на ногах, качнулся в одну сторону, потом в другую и с грязным ругательством запахал носом землю. Я рванулась с места.